— Фрол Лукич пришли-с. Сейчас к вам зайдут. Проверять будут-с. Чтобы все было в порядке!
Фролом Лукичом звали купца первой гильдии Брюханова, владельца трех каменных двухэтажных домов, двух больших магазинов и паровой мельницы.
Страшные рассказы о жестокости, тупости и невежестве этого человека ходили в городе. Он вогнал в гроб двух жен, пустил по миру своих родных братьев, но под старость прикинулся этаким святошей и стал жертвовать на благотворительные нужды. Пожертвовал он и на нашу школу тысячу рублей и угодливое школьное начальство произвело этого самодура в почетные попечители. Брюханов вошел в мой класс в сопровождении многочисленной свиты.
— А энти который год учатся? — спросил он, ткнув пальцем в сторону детей и даже не поздоровавшись.
— Второй год, Фрол Лукич, второй год-с, — залепетал инспектор, вытягивая и без того длинную шею. — Но эта учительница (он указал на меня) у них всего второй день. Прежнюю-то, изволите-с видеть, взяла недавно полиция.
— Полиция? — усмехнулся Брюханов, грузно опускаясь в угодливо подставленное кресло. — А вот мы проверим сейчас, чему научила их эта крамольница!
— Ты! Иди сюда! — он поманил пальцем белоголового Петю Ануфриева: — А ну, скажи мне про воскрешение сына вдовы Наинской? Не знаешь?! А про усекновение главы Иоанна Предтечи? И этого не знаешь, олух?! — Петя молчал и испуганно глядел на купца. Я вступилась за него, объяснив, что всего этого дети еще не проходили с законоучителем.
— А ты молчи! — сделав ударение на «ты», оборвал меня Брюханов. — Тебя не спрашивают! Когда спрошу, тогда и отвечать будешь!
— Что у их за урок? — спросил он инспектора.
— Арифметика!..
— Ага, рефметика! Проверим, чего они в рефметике достигли. Вот хотя бы ты, — и он указал на худенького, с бледным болезненным личиком Ваню Потанина. — Иди сюда! — Ваня вышел вперед. Купец с минуту разглядывал мальчика маленькими, заплывшими глазками и, наконец, спросил:
— Ты чей?
— Потанин, — прошептал Ваня.
— Отца-то Федором что ли звали?
— Федором.
— То-то, я вижу, рожа больно знакомая.
Я узнала печальную историю семьи мальчика. Отец Вани работал на паровой мельнице Брюханова и снимал маленькую каморку в подвале одного из брюхановских домов. Однажды его придавило на мельнице какими-то ящиками, и он долго и мучительно хворал. Через три месяца после несчастного случая купец выгнал семью Потаниных на улицу, потому что им нечем было платить за квартиру, а еще через месяц отец Вани умер, оставив пятерых детей и больную туберкулезом жену.
Чем жил мальчик — неизвестно, но учебы он не бросал и, несмотря ни на что, попрежнему шел первым учеником.
Брюханов, сощурившись, сказал:
— Реши задачу!.. В моем доме платят за квартиру три с полтиной в месяц. Твой отец заплатил только за восемь месяцев, а жили вы у меня год. Прикинь-ка, сколько рубликов вы, голодранцы, остались мне должны?
Ваня побледнел, потом стал какой-то весь прозрачный, губы его судорожно задергались, и он зарыдал.
Я бросилась вперед, прижала к себе острые, худенькие плечи мальчика и закричала в лицо купцу, что не позволю издеваться над детьми. Помню налитые злобой, маленькие, заплывшие жиром глазки купца, точно буравчики сверлившие меня, испуганное лицо инспектора за его спиной…
Глафира Петровна замолчала и, тяжело вздохнув, провела рукой по глазам, как бы отгоняя невеселые воспоминания.
В комнате стояла тягостная тишина.
— А дальше, Глафира Петровна? Что дальше?.. — спросил, наконец, Коля.
— Дальше?.. Что ж дальше!.. Тяжелый разговор с инспектором… угрозы… оскорбления. Лучше не вспоминать. — Глафира Петровна помолчала и задумчиво сказала: — Что было бы с Ваней Потаниным, что было бы с тысячами других, таких же, как он, если бы не Октябрьская революция, если бы не советская власть, открывшая им широкую дорогу? Страшно подумать! — Глафира Петровна улыбнулась материнской улыбкой и докончила: — А Ваня Потанин теперь профессор. Он живет в Москве и часто мне пишет.
— Ну, расстроила я вас, молодежь! — улыбнулась Глафира Петровна. — Давайте-ка лучше танцевать. Митя, заведи патефон.