— Откачнись! — сказал вахмистр, отталкивая Архипа от лошади. — Она теперя не твоя.
— Какие моя?! «Освободители»!.. Грабители вы, а не освободители! Бандиты!..
— Тэк-с, — спокойно сказал офицер, помахивая нагайкой. — Еще что скажешь? Может, тебе и власть наша не нравится? Красненьких опять хочешь?
— Власть! — завопил Архип, забыв всякую осторожность. — На черта она мне сдалась ваша власть! Чтоб ей ни дна, ни покрышки!..
— Вахмистр, — спокойно, не повышая тона, проговорил офицер, закуривая папиросу. — Всыпь этому мерзавцу шомполов. Да не жалей!
— Слушаюсь, вашсокродь!
Окончив экзекуцию, вахмистр, ехидно ухмыляясь, спросил:
— Ну, как, дядя? Теперь доволен нашей властью?
— Премного доволен, язьви вас в душу, — проворчал Архип, натягивая рубаху на окровавленное тело и с трудом удерживаясь на ногах. В ту же ночь он ушел в лес, и не было в партизанском отряде никого храбрее и злее Архипа. В боях потерял он левый глаз, домой он вернулся с именными золотыми часами — подарком от командования Красной Армии, с частями которой партизанский отряд находился в боевом взаимодействии. В годы коллективизации дед Архип первым подал заявление о приеме в колхоз. В колхозе трудился не щадя сил. Только в прошлом году правление колхоза, учитывая преклонный возраст деда Архипа, назначило его сторожем на колхозные огороды.
Вот кто стоял сейчас перед начальником лагеря, опираясь на палку и поглаживая свободной рукой реденькую бородку.
— Садитесь, Архип Захарыч, — пригласил Одинцов, пододвигая стул. — Ходили вы по лагерю?
— Ходил…
— Ну и как? Узнали, кто ночью на огороды заглядывал?..
— Сдается мне, вроде вон тот, рыжий, был у них за главного. Я за кустом притаился, хотел схватить его, а он чисто заяц, как сиганет от меня. Только след простыл! Разве его догонишь?..
Степан Григорьевич взглянул туда, куда показывал дед Архип, и увидел Сережку Свистунова, который, засунув руки в карманы, прохаживался возле цветочной клумбы.
— Так я и знал, — сказал Одинцов. — Ишь ведь расхаживает как ни в чем не бывало… Ну, погоди, сейчас я тебе задам баню на линейке!
— Нет, эдак не годится, товарищ начальник, — вмешался дед Архип. — Не знаю, как по-вашему, по-ученому, а, по-моему, сразу в карьер брать не резон. Ночь-то хоть и лунная была, да прожектор-то у меня, изволите видеть, один во лбу и тот не ахти как видит. Я мог и ошибиться. А что, если мы на невинного напраслину возведем? А?! Ведь сказано: не пойманный — не вор.
— А что ж, по-вашему, нужно делать, Архип Захарыч? Ведь виновных-то наказать нужно.
— Наказать нужно — это верно, чтобы другим неповадно было. Но я так думаю, товарищ начальник: нам не столь уж важно, кто именно разбойничал на грядках. Важно, чтобы эти стригуны поняли, что они весь лагерь опозорили, что они перед всеми пионерами виноваты. А этого одной громкой речью не достигнешь. Чего бы проще: выстроить их всех, да и отчитать. Или сказать: а ну, мол, сознавайтесь, кто это сделал, коли не трусы. Ан нет, весь заряд даром пропасть может. Выпалил — и нет ничего! Не знаю, как вы, а мы с председателем вот что порешили. — Старик наклонился к самому уху Степана Григорьевича и что-то долго ему говорил шопотом, хотя в комнате никого не было.
— Вы думаете, что это их за живое заденет?.. — спросил Одинцов.
— Заденет, да еще как заденет… — замахал руками старик. — Ребятишки у вас хорошие, честные, а самое главное, лагерем своим гордятся. Вот мы эту гордость и заденем. Гордость человеческая — великая вещь!
— Ой, и хитрый вы, Архип Захарыч, — засмеялся начальник и, отворив дверь в соседнюю комнату, сказал: — Мария Александровна, выстройте отряды на экстренную линейку.
Когда триста голоногих мальчиков и девочек в красных галстуках выстроились перед трибуной, над которой трепыхал от порывов легкого ветерка алый флаг, начальник поднялся по ступенькам, взглянул через очки на ровные шеренги и заговорил, чеканя слова:
— Пионеры! Юные ленинцы! Несколько дней назад все вы с большим старанием помогали колхозу «Заря» пропалывать морковь на его огородах и за это получили благодарность от правления колхоза. Но вот вчера и сегодня ночью кто-то из вас… — Степан Григорьевич снова внимательно оглядел ряды.
Они замерли, строго держа равнение, и только в шеренге второго отряда произошло при последних словах чуть заметное движение. Оно было настолько легкое, что его никто не заметил, но оно не ускользнуло от опытных глаз старого педагога.