Но учителя Смирновы не только учили других, но настойчиво, упорно учились сами. Далеко заполночь горел свет в их квартире. Сколько было прочитано за эти годы специальной литературы, сколько изучено статей в разнообразных педагогических журналах, лекции заочного института! Богатый личный опыт, тщательная подготовка делали уроки Смирновых живыми, увлекательными, интересными.
Не зря супруги Смирновы считались лучшими учителями не только в своей школе, но и во всем районе. Не зря и к Михаилу Андреевичу и к Марии Павловне часто обращались за советом молодые начинающие педагоги. Классы, в которых они занимались, всегда отличались от других отсутствием неуспевающих.
Каждый год с радостью и гордостью наблюдали старые учителя, как разлетаются во все концы необъятной страны их питомцы, как они становятся на самостоятельный жизненный путь. Правда, было жалко и грустно расставаться с юношами и девушками, ставшими для них за несколько лет пребывания в школе родными и близкими. Но воспитатели были спокойны за своих учеников. Они знали, что их питомцы с честью выдержат любой жизненный экзамен… И вот пришел этот экзамен на зрелость, пришел для всего советского народа. Вместе со всеми советскими людьми его держали и воспитанники Юрюзанской средней школы. Началась Великая Отечественная война.
VIII
…Наша батарея стояла на опушке молодого кудрявого леска. Прямо по фронту лежали широкие поля, заросшие травой, порыжевшей и выгоревшей за лето. На горизонте чуть заметной зубчатой полоской синели горы. Их очертания терялись в дымке тумана. Метрах в двухстах от батареи видны были зловещие черные остовы трех танков с крестами и фигурами отвратительных драконов на бортах. Два танка еще дымились, по всему огромному полю растекался удушливый, щекочущий горло запах бензиновой гари. Всего лишь несколько часов тому назад эти чудовища со скрежетом и лязгом ползли на нашу батарею, изрытая из длинных хоботов орудий огонь и смерть. А сейчас они метким огнем советских артиллеристов превращены в мертвые, безжизненные глыбы металла. Вокруг них, уткнувшись в траву, лежали скрючившиеся трупы немцев в грязно-зеленых, лягушечьего цвета, мундирах. А на батарее своим чередом шла жизнь, Каждый, пользуясь короткими минутами отдыха, занимался своим делом. Группа солдат сгрудилась возле рябоватого рассказчика с умным взглядом чуть раскосых глаз; оттуда доносился громкий, беспрерывный хохот. Неподалеку, кое-как приспособившись у осколка зеркала, брился усатый сержант с двумя медалями «За отвагу» на груди. У одного из орудий, прислонившись спиной к щитку, сидел молодой офицер с тремя звездочками старшего лейтенанта на полевых погонах. И суровые складки между бровей, и резко очерченный, волевой рот, и два боевых ордена на вылинявшей, выгоревшей на солнце гимнастерке — все говорило о том, что это бывалый воин. Положив на колени планшетку с листом бумаги, офицер писал письмо.
«Дорогой Михаил Андреевич!» — старательно вывел он огрубевшими пальцами, и выражение задумчивой нежности появилось на его лице в эту минуту, словно он увидел перед собой того, кому писал это письмо и кто был сейчас далеко-далеко. Суровые складки у рта сменились безмятежной, мечтательной улыбкой, и стало видно, что этот бывалый офицер совсем еще юноша, что ему едва ли больше двадцати лет.
«Вот уже три года, — продолжал писать лейтенант, — как я закончил школу в Юрюзани и восемнадцатилетним парнем ушел в армию.
За это время многое пришлось мне испытать, многое пережить… Я видел, как рядом со мной умирали мои товарищи, с которыми я делил и горечь отступления и радость наступательных боев.
Но я видел и другое. Видел груды разбитой вражеской техники и груды трупов тех, кто пришел в нашу страну, чтобы поработить мои народ, и кто не рад сейчас, что ввязался с нами в войну.
За это время я несколько раз был ранен, лежал в госпиталях и снова возвращался в строй, к своим боевым товарищам, без которых я не представляю сейчас себе жизни.