Будто учитель ткнул переполненный до самого верха стакан с водой. Толкнул его, и он тут же расплескался. Умираю, закатывая глаза и ощущая, как по телу разливается кипуче-огненный оргазм. Как хорошо! Как много! Как пронзительно остро и своевременно! И учитель не ждёт. С болью сжимает меня крепче, насаживая жёстче. И через пару толчков отстраняется, дав почувствовать горячие струи, пошло сползающие по моему расслабленному телу.
Мы тяжело дышим и обнимаемся, будто выиграли марафон, упав в руки друг друга. И нам хорошо, словно мы миллион лет знаем друг друга. Он поднимает моё лицо за подбородок и глубоко целует в губы. А я закрываю глаза, отвечая на нежность, получая наслаждение сродни тому, что испытываешь, напившись после долгой, мучительной жажды.
Страсть медленно отпускает, тело будто покалывает иголками, оно непослушное, мягкое, словно губка для мытья посуды. Его накрывает необъяснимой пустотой, и до меня начинает доходить, что именно я натворила. Я отдалась ему в кладовке. Тому, кого не знаю.
— Сильно нас накрыло, — глухо смеётся учитель глубоким грудным голосом, приглаживает мои волосы ладонями, обнимает лицо, заглядывает в глаза. — Неплохо вышло, да?
Хочется отвернуться, потому что это полное безрассудство, и лучше спрятаться, но он крепко держит. У него холодные руки и они студят мои пылающие щеки. “Неплохо”, он сказал “неплохо”! Надо принимать своё падение с достоинством, но у меня не получается. Мне сейчас отчего-то очень важно его мнение. Разве может мужчина хорошо относиться к женщине, которая в буквальном смысле раздвинула ноги в каморке?
В моих поступках нет логики: я то хочу его, то краснею, впадая в истерику. Но то, что сейчас произошло, мне отчаянно понравилось — это какая-то странная свобода, которая накрыла меня с головой. А теперь покрывало сдëрнуто в демонстрации: вот она какая на самом деле — гулящая потаскуха.
Я взрослый человек, и это просто ничего не значащий секс. В двадцать первом веке так бывает, наверное…
Жалею ли я? Да, возможно, потому что, несмотря на безумное притяжение, мы ведь не собачки и не кошечки. Жалеет ли моё тело? Судя по приятной истоме и сладкой неге, совершенно точно нет. А ещё мне будто мало, как и ему, я чувствую бедром его боевую готовность.
Но моральные принципы, здравый смысл? Говорят же: хочешь сделать херню, не стоит долго раздумывать!
Я смотрю на учителя. Он всё такой же красивый, по-прежнему сексуальный и не сводит с меня глаз. А я начинаю задыхаться, понимая весь ужас произошедшего. Здесь так тесно и душно, мотаю головой, жмурюсь.
Как. Я. Могла? Та, которая не позволяла себя целовать на первом свидании? Та, что лишилась девственности гораздо позже своих подруг? Та, что осуждала одноразовый роман приятельницы с крупье из модного казино. То, что, в отличие от того члена, у этого есть высшее образование и благородная профессия, не делает мне чести.
Что в этом учителе такого, что я потеряла связь с реальностью? И превратилась в кладовочную давалку? Что я наделала? Чем руководствовалась?
Я же даже не влюблена в него. Хотя его прикосновения мне приятны, руки нравятся, и пальцы как будто знакомы мне целую вечность, но я ведь… Я ведь даже не знаю, как его зовут, и он не знает, как зовут меня.
От этой мысли начинает морозить и колотить, как при простуде и гриппе. Смотрю в его серые глаза, вроде и понимаю: никто не заставлял идти с ним, — но не могу поверить, что это случилось со мной. И не способна осознать, что это всё на самом деле.
— Мне надо идти, — всё-таки отворачиваюсь.
В нос резко даёт запах пыли и чего-то ещё. И так же, как взлетела минутами ранее, теперь кубарем валюсь вниз. На грешную землю, в реальную жизнь. Я лечу с такой скоростью, что если бы падала по-настоящему, то точно разбилась бы насмерть.
— Стой. — Не дает сбежать, заглядывает мне в глаза, пытается привести в
чувство. — Всё в порядке?
Он спрашивает это из вежливости? Интересно, что он обо мне думает? Наверняка решил, что для меня такое в порядке вещей. Шлюха — это ведь не профессия, а состояние души. Вот говорят же: не берись, если не умеешь. Вот это прям моя тема. Опять меня интересует его мнение. А не должно. Совершенно точно не должно. Перешагнуть, забыть, вычеркнуть. Хотела — попробовала, и всё. Так будет лучше для нас обоих.
Не отвечаю ему, не могу. А он сжимает мои предплечья, властно удерживая на одном месте. Ну вот что ему надо?
Молча приводит мою одежду в порядок, одëргивает, поправляет, застëгивает на мне пуговицы, тщательно вытирает салфетками бёдра. И где он только их выкопал. С собой, что ли, носит? “Заботливый”, рождается где-то в мозгу и тут же гаснет. Вижу движения его рук, но ничего не соображаю. Не важно, совершенно ничего не важно, когда я натворила таких дел.