Зачем ей эта нервотрепка? Она вон где учится, у нее вся жизнь впереди, а он…
Примерно таким образом Майк тогда думал. И решил не звонить. Пускай обидится, решит, что он мудак. Он такой и есть. Мудак. Пусть так будет.
Он тогда, конечно, нажрался, как же без этого? Умотал на уикэнд к братухе, устроил дебош в местном баре, где все знали, что за это стихийное бедствие братья Ричеры, и привычно жались по углам, пока Дэнни не вырубил его и не уволок в свою халупу. Потом Майк еще сутки пил, доставая безответного брата слезливыми признаниями в любви и жалобами на злую судьбу, что не дает ему быть с его ведьмочкой.
Дэнни, дико удивляющийся такому Майку, слушал, не перебивая. Потом, на исходе третьих суток, загнал уже потерявшего человеческий облик брата в ледяное озеро, отпоил какими-то травами и привез обратно в город, где сдал в участок прямо на руки непосредственному (что ее черти задрали!) начальству.
Та, заинтересованно косясь на плечистого, хмурого больше обычного Дэнни, велела утрамбовать старшего Ричера в камеру, до окончательного протрезвления.
Майк полежал еще сутки на казенном пайке. Протрезвел. Убедил себя в правильности принятого решения.
И жизнь потекла, как раньше. То есть хреново, с частыми вкраплениями откровенного дерьма. Майк ни о чем не жалел. Он знал, что все сделал, как надо. Как лучше. Для нее же лучше. А то, что каждую ночь ее видит во сне, так это пройдет, это все херня. Он взрослый, серьезный мужик. Он не будет страдать по какой-то мелкой девке.
Майк почти убедил себя в этом, когда судьба (тоже баба на редкость мерзкая!) занесла его по делам к прокурору, и, стоя в лифте, он услышал ее нежный голосок, воркующий с каким-то, мать его, Генри!
Он не смог выйти на своем этаже. Просто не смог. Он не знал, как он будет с ней разговаривать, вообще не думал ни о чем. Только слушал, смотрел, чувствуя, как тело заливает дикой, неконтролируемой волной желания. И злости.
В этот момент он понял, что все его попытки забыть ее просто смешны, что он полный кретин, и пусть так, но больше он ее не отпустит.
Никогда. И пусть будет, что будет.
Он посмотрит, где она выйдет, подождет ее, потом все-таки поговорит. Он сделает все, чтоб она простила его. Потому что только с ней Майк Ричер реально чувствовал себя живым. А потом судьба (за что она так его…) опять показала свой бабий оскал, отключив электричество.
И пришлось решать.
И действовать.
Быстро.
Он вел себя как идиот, мудак, дебил. Но сдержаться было просто нереально.
Слишком манящая, в этом своем сексуальном прикиде, слишком раздражающая этой своей непокорностью, язвительными фразами. Слишком близко.
Девчонка сопротивлялась, отталкивала, бросала в лицо злые, правильные слова. Но хотела, хотела его, он по глазам видел. И это скрытое, сдерживаемое желание заводило так, что остановиться просто нереально.
Майк, не слушая больше ее возражений, опять прижал сопротивляющуюся девушку к себе, подтянул ее ногу повыше, к своему бедру, рискуя разорвать эту секси-юбку по шву. Плевать, что их увидят, на все плевать…
Но тут опять судьба (вот сука, все-таки!). Лифт дернулся и поехал вверх. Они замерли, глядя друг другу в глаза, не разрывая объятий. Потом Майк нехотя разомкнул руки, напоследок огладив аппетитную попку, возвращая юбку на место.
Анна лихорадочно приводила себя в порядок, вытирая размазавшуюся помаду, приглаживая разлохмаченную грубыми руками Ричера прическу. И все равно выглядя основательно не в себе.
Двери лифта наконец открылись. На площадке, слава богу, никого не оказалось.
– Пойдем по лестнице, че-то мне на сегодня лифтов хватит, – заявил Майк, подхватывая девушку под локоть и твердо направляя в сторону двери.
– Куда? – Анна ппопыталась упереться, – я не пойду с тобой, у меня практика…
– Да какая, блядь, практика, ты глянь на себя, у тебя такой вид, будто тебя только что выебали, – рассмеялся Ричер, по-прежнему с неотвратимостью паровоза таща ее к лестнице, – позвонишь, скажешь, что в лифте застряла и пошла к врачу. Что у тебя эта… блядь, как ее?
– Клаустрофобия? – робко подсказала Анна.
– Во-во… она самая…
Он тащил ее по лестнице вниз, по пути остановившись на площадке, чтоб опять вжаться в ее тело, притиснуть к стене, бесцеремонно впиться в губы.
– Майк, – как только появилась возможность говорить, прошептала Анна, – зачем, Майк?
– Я уже тебе все сказал, – Ричер потащил ее дальше по лестнице, не считая нужным углубляться в объснения. Ведь все и так понятно, по крайней мере, ему.
Но вдруг внезапно остановился, рывком поворачивая девушку к себе, твердо глядя в глаза, – а этого… Генри я еще разъясню.