11.
Анна сидела за своим (боже мой, своим!) столом в офисе городского прокурора, и как раз разбирала огромную кипу совершенно не интересных документов, когда услышала тихое вибрирование сотового. Телефонные звонки в рабочее время не поощрялись, но в обед в кабинете никого не было.
Анна взглянула на номер входящего и вздрогнула. Потом отклонила вызов, выдохнула, вернулась к работе. Очень интересной работе. По разборке и приведению в порядок очень интересных документов. Десятилетней давности. Таких важных, таких…
Экран телефона опять загорелся. Анна опять отклонила.
Так. Важные документы…
Может отключить? Но вдруг будет важный звонок? Мистер Блейк говорил, что она может понадобиться…
Опять звонит… Да сколько можно! Она же все сказала ему! Да что он себе позволяет!
Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Приняла вызов, и, не слушая того, что начал быстро говорить собеседник, очень четко и громко произнесла:
– Пошел нахер, Майк Ричер!
И положила трубку.
И отключила все-таки телефон.
Если она понадобится мистеру Блейку, ему придется подождать. Или дозваниваться до нее по офисному телефону.
Майк какое-то время тупо смотрел на экран. Потом выматерился, набрал опять. Абонент не абонент. Выключила, стерва маленькая.
Ну надо же! Послала его!
Не, конечно, ему такое было не впервой. Посылали, конечно посылали. И напрямую. (Здесь, обычно, разговор был короткий. Но очень запоминающийся. По крайней мере, никто из тех, кто посылал Майка Ричера напрямую, дважды этой ошибки не совершал). И завуалированно. (Здесь все сложнее, конечно. Непосредственное (мать ее!) начальство мордой по земле не поелозишь, хотя хочется, пиздец, как иногда хочется…).
Но чтоб вот так, по телефону, не давая слова сказать! Девчонка совсем попутала берега.
Не, он, само собой, может даже заслужил. Скорее всего заслужил…
Сам дурак, так тупо подставился. Заработался, замотался… Забыл про этот день… Не, не так…
ОН ЗАБЫЛ ПРО ЭТОТ ДЕНЬ, БЛЯДЬ!
День Святого Валентина, блядь! Такой, пиздец какой важный праздник! Не позвонил, не поздравил, не …
Так, стоп. Не заводимся, успокаиваемся…
Не, ну все-таки, какая стервотина мелкая! Ну ведь только она может вывести его из себя буквально за одну секунду!
И ведь нихера ее не волнует! И то, что он работает, блядь! И то, что у него неделя тяжелая, блядь! И то, что он готовится к серьезному, пиздец, какому серьезному заданию! Блядь!
Ее только она сама всегда волнует!
Ах, не позвонил! Ах, не поздравил! Ах, всех подружек поздравили! Ах, она одна осталась в кампусе вечером, четырнадцатого, блядского февраля!!!
А то, что он только утром приволокся домой, весь в дерьмище, злой, усталый, голодный, и первым делом ей позвонил, чтоб доброго утра пожелать (ну и, само собой, может попытаться выцепить ее к себе под бочок на положенные ему за рабский труд сутки отдыха, но об этом не говорим…), так это, блядь, плевать!
Майк вспомнил, как тогда оторопело слушал ее злой, но все равно дико заводящий, голосок, с трудом вникая в слова, понимая только, что обидел, что обещал приехать (да???) и не приехал, что она его ни видеть, ни слышать, ни знать… Что это конец, это финал…
Он охренел, подорвался, несмотря на ломоту во всем теле и необходимость переодеться, потому что провонял насквозь шмалью, пока шарился по наркоманским притонам.
Он встретил ее возле ворот кампуса, перед парами, попытался поговорить.
Девчонка прошла мимо, презрительно скривив носик. Он ухватил за руку, утащил в машину.
Ну а как иначе? Вообще же берега попутала!
Ох, она разозлилась! Наорала на него, что позорит, что откуда он выполз в таком виде, пусть не врет, что работал, от него несет спиртным, ей стыдно перед подругами, у всех нормальные парни…
Ну и че-то еще говорила. Майк уже не вслушивался, просто глядел на нее, такую сексуальную, раскрасневшуюся, с этой ее грудью, с призывно расстегнувшимися, пока он ее тащил, пуговками, с этими ее губками, с притягательно размазанной помадой, не выдержал (а, может, и ночь бессонная дала о себе знать), полез лапами, уже по опыту зная, как ее утихомирить.
Они периодически так ругались, и всегда все заканчивалось одним: он не мог сдержаться, лез к ней, целовал, умиротворяюще бурча какую-то бессмыслицу, и потом аккуратненько заваливал на любую подвернувшуюся поверхность.
Анна, заведенная, злая, в такие моменты была невозможно, охренительно мокрой, словно ждала, когда он уже примется за дело. И отдавалась ему просто феерически, жадно целуя, кусая, бесконечно что-то бормоча в процессе, что-то, от чего он заводился еще больше.