Девушка в белой наколке подошла к столику, за который сел тот, выпивший, и повторила:
— Давайте выйдем, гражданин.
Он ответил с легким грузинским акцентом:
— Ты пьяных не бойся. Ты подлецов бойся. А пьяных люби, пьяных ты обожай.
— Вы, гражданин, не тыкайте, — сказала девушка.
Пьяный, глядя на Сергея, сказал печально и доверительно:
— Не хочу я жить громко, а хочу я жить тихо… А не получается: громко живу… Вот и она — сейчас устроит скандал… И сообщит на место работы. А с места работы сообщат кому? Жене…
Снова отворилась дверь, и вот через зал, прямо к Навашину идет давешний попутчик, сосед по вагону. Да, это он материализовался.
— Здравствуйте, — сказал он так, будто они условились о встрече и пришли в то самое назначенное время. Сергей даже не успел ответить на приветствие: к столу бежала девушка. Она улыбалась. Более того, сияла.
— Здравствуйте, Зиночка. Яичницу и кофе. А моему соседу…
— Яичницу и кофе, — как эхо откликнулся Навашин.
— Опять этот напившись пришел, — пожаловалась девушка. — Никак не выведу. Придется Фомича звать или уж прямо милицию.
— Будет вам, Зиночка! Ну кому он мешает? Ведет себя пристойно, не дебоширит. Завидую пьяным: всем кажется, что они свиньи, а они себе кажутся птицами.
— Нет, — сказал Навашин, — в нем нет никакой гордости. Он грустный пьяный.
И, словно услышав это, пьяный сказал:
— Она меня не понимает… Что из того, что я дома сижу? На самом-то деле я далеко. А вот сейчас — далеко, а на самом деле — дома. Потому, что думаю про дом. И хочу домой. Это надо понимать. А жены этого не понимают… Нет, не понимают…
Он говорил печально и будто спрашивал. Официантка передернула плечиками и побежала выполнять заказ.
— Да-а… — произнес попутчик. — Стройная система взглядов. Он здесь в командировке уже недели две, я видел его перед отъездом в Сосьву и вот сейчас опять. Не дебоширит, но пьет изо дня в день. И сейчас довольно толково объяснил нам причину запоя…
— Ну, не так чтобы уж очень толково, — сказал Навашин и почти против воли добавил: — Послушайте… В вагоне вы сказали, что вы — журналист.
— Так точно.
— Местный или московский?
— Московский.
— Я выяснял, мне сказали, что из Москвы двое — Аркадьев и Поливанов. К одному я пошел, но он не стал меня слушать. Впрочем, когда я его увидел, я решил, что все равно не стану ему рассказывать.
— Совершенно правильно решили. А какое у вас дело?
— Я побывал в инвалидном доме. В Веселых Ручьях. Отсюда недалеко, полтора часа на автобусе. Я должен был передать письмо одной женщине. И то, что я там увидел… Даже понять нельзя…
— Чего же вы не поняли? Впрочем, я вам сейчас все расскажу. Директор пьет?
— Пьет.
— Не кормит?
— Нет.
— Не лечит?
— Нет.
— Измывается?
— Да.
— Я был в инвалидном доме под Москвой. Старые. Облезлые. Пятки выворачиваются. Слова путаются. Головы трясутся. Глаза злые. Слепые.
— Глаза несчастные.
— …Старый монастырь вот-вот обрушится. То лопаются трубы, то потолок валится. Я написал статью, ее не напечатали: у нас нет старости. Нет, вру: у нас старость счастливая. А болезней нет. Слепоты — нет. Смерти — нет. А вы этого еще не понимаете. Конечно, удивление и непонимание двигают науку вперед. Вот Ньютон не понимал, почему яблоко падает на землю. Посидел, подумал и понял. Теперь и мы понимаем. Но упиваться непониманием не следует.
Девушка принесла сковородку с желтоглазой яичницей и поставила ее перед Поливановым. Он сжал губы и подвинул сковородку Навашину. Потом поднял глаза на девушку. Она исчезла и появилась со второй сковородкой и двумя стаканами кофе на подносе. Лицо у нее было обиженное.
— Не смотрите на меня так хмуро, Зиночка, — сказал Поливанов. — Вы же знаете, что я человек редкой душевной чистоты и прелести. Принесите мне, пожалуйста, пачку «Беломора».
Девушка ушла, и Поливанов принялся за еду. Наступило молчание. И в этом молчании снова послышалась монотонная речь с чуть заметным грузинским акцентом:
— Бюрократов надо жрать и выплевывать пуговицы. Я знаю. Но у меня нет зубов. А она этого не понимает. Чего она хочет от меня? Я не герой, не мореплаватель…
В зал вошел Аркадьев. Кто-то из девушек вспорхнул ему навстречу. Он сел за столик рядом с ними и, заказывая себе завтрак, переговаривался с Поливановым: