У всех этих стариков одинаковые глаза. У всех у них просящее беспомощное выражение: «не обижай». Он снова мысленно встретился с этими глазами, и на минуту ему показалось, будто он встретился с отражением собственных глаз. «Нет, — сказал он себе. — Нет».
Как это сказала та, в чепчике: человеку, у которого нет дома, ничего не может быть нужно. Но ведь у нее есть дом. Он так и зовется: дом. Поганый, холодный. Инвалидный. Но это ее дом, дом, в котором она живет. Нет, это не ее дом. Дом должен быть похож на человека, который в нем живет, как тень похожа на того, кто ее отбрасывает. И недаром человек без тени спокон века внушал всем суеверный ужас. Судьба человека без дома бессмысленна. Наверно, по-настоящему любишь лишь тот дом, который выражает тебя. Нет, не тебя. Тех, кого ты любишь. Он прикрыл глаза. У окна она любила сидеть с книгой. За окном был овраг. В сумеречную пору он казался озером. Книги, книги, книги. Ма́шина колыбель. Белый кафель голландской печи. Этой комнаты уже нет, а все остальные комнаты на свете необитаемы.
Он стоял на автобусной остановке. В ту сторону, что на Свердловск. Повезло: очередь была небольшая — три человека. Два парня в ватниках, в брюках из чертовой кожи. И девушка с ними — молоденькая и хорошенькая.
— Ванечка, Колечка, — говорила она звонко и ласково, — а что я вам скажу! Тонька-то купила пальто на барахолке — хорошее, воротник из коричневой цигейки. Купила, несет в руках, любуется, вдруг навстречу женщина — это, говорит, мое пальто. Поняли, мальчики? Краденое пальто! Тонька туда, Тонька сюда, а женщина повела ее в милицию и доказала, что пальто — ее. Пришлось вернуть. Не пожалела Тоньку.
— Чего ж ее жалеть? Не покупай краденого, — хмуро сказал кто-то позади.
— Ах, но почем же она знала? Она так разочаровалась, так разочаровалась, что решила за Петьку Рыжего выйти. Ах, мальчики, я все думаю: какой дурак возьмет меня за себя на свою голову? — Она кокетливо засмеялась и снова сказала: — Мальчики, а что я вам скажу…
«Что я вам скажу, что я вам скажу», — мысленно повторил Навашин и, когда кондукторша объявила: «Столбушино!», — неожиданно для себя, чертыхаясь и скрипя зубами, вышел и перешел на другую сторону шоссе, к остановке автобуса на Веселые Ручьи и дальше, к Данкам, районному центру.
— Вы кто? — спросила секретарша.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, кто вы?
— Был учителем.
— А сейчас вы кто?
— Да никто, пожалуй.
— Откуда вы?
— Пожалуй, ниоткуда.
— Ну, если вы пришли шутить, то не в адрес, гражданин. Вы все-таки у председателя райсовета. И вообще, сегодня день неприемный.
— Я проездом. Мне нужно…
— Всем нужно.
В комнату вошел человек с пяткой вместо лица.
— Звонки? — сказал он, проходя в кабинет.
— Из отдела пропаганды, — затараторила секретарша, схватив папку и семеня вслед. — Из сельхозотдела Петрухин.
— Из обкома?
Дверь кабинета захлопнулась, и оттуда доносилось неясное гудение: «Обком… Обком? Обком!»
Иногда вдруг отчетливо звучало: «Сколько раз!..» — и снова раздраженное жужжание.
Секретарша вышла и, не глядя, сказала:
— Можете идти.
Навашин встал и шагнул к кабинету.
— Куда? — закричала секретарша. — Товарищ Буркин не принимает. Я сказала в смысле уходите!
— Здравствуйте! — сказал Навашин, закрывая за собой дверь кабинета.
— Я не принимаю, — ответил Буркин.
— Я проездом, — сказал Навашин. — Я побывал в Веселых Ручьях в инвалидном доме…
— Документы, — сказал Буркин.
— В доме творятся безобразия, — сказал Навашин, доставая свою справку, — директор пьет…
— Вы хоть не смешили бы, — сказал Буркин, положив справку на стол, и впервые в его голосе прозвучало что-то человеческое — усталость, что ли. — Мой подчиненный там недавно был. Говорит — чисто.
— Там нищая чистота. Хлоркой пахнет.
— А чем ей пахнуть? Жасмином, что ли? У вас что, родственник там?