За два месяца до демобилизации он неожиданно погиб при очень таинственных обстоятельствах. Лишь через много лет я узнал, что он покончил с собой, решив положить конец всему этому склеротическому идиотизму.
Из секретного архива контрразведки мне выкрали один документ, в котором я обнаружил несколько строк из речи, произнесенной на похоронах Альберто его военным командиром, очень высокопоставленным «склеротиком». Вот эти строки:
«Младший склеротик Альберто Алгранати погиб при исполнении своей антиармейской революционной тупости. Альберто проявил большую преданность, а также что-то еще… только вот не помню, что именно… Нет, он определенно проявил что-то еще… Проклятье!.. Что же это все-таки было?!»
6
С годами мне стало ясно, что в том странном мире, где я рос и формировался, границы между личностью и историей, чувством и сочувствием, жертвой и самопожертвованием были размыты до предела. Если бы мне в свое время предоставилась возможность понять, что я профессиональный трус, я бы наверняка был раздавлен колесами истории. Как трус, я очень быстро осознал, что будь у истории колеса, она бы укатила куда глаза глядят. Собственно говоря, так оно в конечном счете и случилось.
С того момента, как до меня дошло, что я трус, моя жизнь рядом с существами, притворявшимися «историческими», стала интересней во сто крат. Нет ничего более прекрасного, чем страна дураков, и мало что может сравниться с удовольствием жить среди существ, строящих глобальные планы и воображающих себя вершителями судеб человечества. «Исторические» существа казались мне все более и более смешными и нелепыми. Так же как и их детерминистская вера в «осознанную необходимость».
Хотя мое страстное желание умереть сильно поубавилось, а любовь к жизни, в свою очередь, несказанно возросла, я никак не мог решиться совершить последний шаг и сбросить с себя генеральский военный мундир. В сущности, я сам его так и не снял. Его отобрали у меня силой, причем в крайне унизительной форме.
Тем жарким августом, через две недели после выпускных экзаменов, я прибыл в военкомат, имея при себе запасные трусы, две майки и зубную щетку. И в тот же день, не сказав мне ни единого слова утешения и не поблагодарив за мои военные заслуги, меня в одночасье разжаловали, превратив из старшего офицера в обыкновенного рядового. Как будто я был виноват в преступлениях против человечности, предательстве Родины и бог его знает в чем еще. Фактически в тот день в военкомате произошел второй суд Дрейфуса, только на этот раз подсудимым был я.
Уже в первые часы пребывания в военкомате я понял, что, несмотря на всю мою блистательную военную карьеру в школьные годы, шансов стать профессиональным военным у меня нет. Все в армейской жизни казалось мне ужасно смешным. Не побывав в шкуре солдата, ты даже и вообразить себе не можешь, до чего способен доходить идиотизм. Мой отец и другие окружавшие меня взрослые пытались время от времени намекнуть, что армия — это неизбежное, но быстропреходящее зло, которое надо просто пережить и забыть. Однако я, преисполненный юношеского высокомерия, все эти намеки презрительно игнорировал. В армии я в течение двух часов понял то, что уже давно должен был понять: подчиняться чьим-либо приказам мне не дано. Я не был способен на это ни в детстве, ни в юности, ни в зрелые годы и уж тем более в старости. Когда один-единственный раз за всю мою жизнь мне отказала женщина, даже и в этом случае я не подчинился и в конце концов правдами и неправдами добился того, что завоевал ее сердце.
Мне хватило всего лишь нескольких часов пребывания в армии, чтобы окончательно осознать, что все мои душевные устремления направлены в одно-единственное русло — в заветную ложбинку между ног у Авишаг. Единственное, чего я хотел, так это уткнуться в нее, зажмуриться и больше никогда не просыпаться.
Это был совершенно невыносимый кошмар. Я не имел никакого представления, как мне жить в этом кипящем котле армейского идиотизма, среди всего этого ора и крика.