Ее работы были не похожи ни на чьи другие. В полумраке квартиры картины казались бесцветными, поначалу я видел только смутные силуэты и тени. Но по мере того как комната заполнялась светом, из общей серой массы стали проступать отдельные цвета, контуры, лица людей, и наконец ее картины предстали передо мной в своем истинном обличии.
Невозможно описать их словами, тем более что сегодня в этом уже нет никакой необходимости. Работы Лолы Бентини каждый может увидеть собственными глазами на многих престижных выставках и в различных западных галереях.
Я встал с кровати и принялся ходить от одной картины к другой. Это была своего рода живописная симфония пустоты и боли. Я приближался к полотнам вплотную, отходил, вглядывался и никак не мог поверить, что все это действительно нарисовала Лола. До того дня я очень мало сталкивался с искусством, но от этих картин у меня по телу бежали мурашки.
Солнце уже поднялось высоко. Сквозь щели в жалюзи я видел, что от вчерашнего пасмурного дня не осталось и следа. Я подошел к кровати, склонился над Лолой, поцеловал ее в лоб и прошептал:
— Лола, ты гений.
Она открыла глаза.
— Лола, — повторил я, — ты гений. — Но на этот раз развил свою мысль: — Я люблю тебя. Я сделаю так, чтобы тебе было со мной хорошо. У нас будут дети. Я буду поливать цветы, готовить, мыть посуду, зарабатывать много денег, чистить зубы, буду засыпать после тебя, научусь доставлять тебе удовольствие, не буду обращать внимания на твои ледяные ноги, буду кончать после тебя, буду кончать до тебя, буду намыливать тебе спину, каждую субботу мы будем гулять, у меня никогда не будет живота…
Однако Лола не дослушала и прервала мою тираду на полуслове.
— Гюнтер, — сказала она устало. — Успокойся. Я не умею любить. Я никогда никого не любила и не думаю, что когда-нибудь полюблю.
Но я не собирался отступать.
— Ну и пусть, — заявил я. — Мне достаточно и того, что есть. Только разреши мне быть рядом с тобой и любить тебя.
Лола ничего не сказала, села в постели и закинула руки за голову. Она была похожа на подростка, а ее худенькое тело напоминало черенок метлы с двумя маленькими мягкими шариками грудей. При малейшем движении Лолы они слегка колыхались и подпрыгивали.
Она встала с кровати и, голая, подошла к окну. Я, как завороженный, следил за ней. Больше всего я люблю рассматривать виднеющиеся между ягодицами и стыдливо болтающиеся между ног у женщин складки кожи, которые прикрывают интимные места.
Мысль о том, что она никогда меня не полюбит, удручала. Я смотрел на Лолу и чувствовал, что ее красота гипнотизирует меня все сильнее и сильнее. Я знал, что красота такого типа привлекает немногих. «Если ее красота будет принадлежать мне, — подумал я, — ни за что не соглашусь делиться».
Она подняла жалюзи, и в комнату заглянуло голубое утреннее небо.
— Лола, — спросил я, — ты хочешь, чтобы я ушел?
— Я уже давно перестала понимать, чего хочу, — ответила она, не обернувшись. Голос у нее был ужасно грустный.
Я посмотрел на ее лицо, обращенное ко мне, на ее тонкие ноги, приделанные к крошечному заду, и мне захотелось схватить ее в охапку. Я подошел к ней сзади и обнял.
Она стояла неподвижно и смотрела в окно.
10
Несколько месяцев подряд я не выпускал Лолу из своих объятий. Я научился угадывать ее желания и прихоти еще до того, как она сама начинала понимать, чего хочет. Я знал, когда нужно оставить ее в покое и не мешать ей, чтобы она могла рисовать. Я буквально обволакивал ее со всех сторон. Я уговаривал ее трахаться со мной всеми возможными и невозможными способами. Иногда я позволял ей унижать меня. Я переехал жить в ее квартиру в центре города раньше, чем она поняла, что сама этого хочет. Ее жизнь была ничем не примечательной, но я знал, что Лоле суждено великое будущее. Я хотел быть рядом, когда к ней придет слава. Более того, я хотел внести в ее славу и свою маленькую лепту.
Сама Лола не придавала себе и своим картинам никакого значения. Она рисовала потому, что не могла не рисовать. Она была существом экзотической породы, как бы залетевшим в настоящее из будущего, и ей трудно было контактировать с современниками. Картины Лолы изображали главным образом ее внутренний мир, но она пыталась изображать и внешний, тот, к которому принадлежим все мы и которого она совершенно не понимала.