Ветчина. Свежая и ароматная — чувствую запах за два с половиной метра, и мои ноги против здравого смысла уже согреваются, хотя плед совсем тонкий, а колготки вообще условные. Когда я начну следить за своим здоровьем?
И ещё свежий ароматный хлеб. Такой, с хрустящей корочкой, только что из печей, и у меня в голове образ средневековой германской матушки, пекущей хлеб на всю свою немецкую ораву; только бы молока не давали, я его терпеть не могу; но нет: крепкий чай, и туда ещё немного рома, и моим ногам совсем тепло.
Я благодарно жую и довольно жмурюсь.
— Почему всё так странно? — спрашиваю я. Умнее вопросов мне в голову не приходит.
— Тут у вас какое-то всё застывшее,— так же непонятно отвечает Шахимат.— Вот мы уже тут давно. Ещё тебя не было, и ничего этого не было.
— И учимся делать яичницу по-пиратски,— добавляет Зомбий Петрович.
— А вас как на самом деле зовут?
— Лисарасу, я баск.
Я киваю: очень приятно. Басков у меня знакомых ещё не было.
— Вы очень древний? — почему-то спрашиваю я.
— Семьсот пятьдесят четыре. Кажется.
Сейчас я готова поверить чему угодно.
— И вам, наверное, не меньше? — это я уже для Шахимата.
— Чуть поменьше. Но ненамного. Разница в возрасте, конечно, у нас с вами чуть больше, чем вы предполагали.— Он усмехается, но как-то грустно.
— А мне было бы даже любопытно,— слишком смело говорю я и тут же густо краснею.— Ну, то есть…
— Вот этим вы мне и понравились. Отсутствием ложных предпосылок и чувственной натурой.
— Опять охмуряете,— укоризненно рассмеялась я.— Мне сейчас слишком хорошо под одеялкой, на страстные подвиги меня уже не уговоришь.
— Вы бросаете ему неосторожный вызов, минья сеньорита,— заметил Лисарасу.— У Шахимата слишком много кровей намешано, и путь его устилает слишком много покорённых женских сердец и лон.
Я фыркнула.
— Ну вот теперь я из спортивного интереса буду первой, на кого чары не подействуют.— Помолчав, я добавила: — А вообще любопытно. Про вас послушать побольше.
— В понедельник,— серьёзно ответил Шахимат.— У вас семь уроков подряд, вы дьявольски устанете, я поведу вас в маленький погребок с отличными винами, напою и накормлю, и вы, задумчивая, будете слушать…
— …Его очередные сказки,— завершил Лисарасу. Когда я узнала его имя, он перестал мне напоминать посланца из склепа. Вполне обычный мирный баск возрастом в семь с половиной столетий.
Шахимат улыбнулся и протянул мне бокал:
— Это пунш. Не хочу, чтобы вы расхворались.
Мне нравились его старомодные обороты в речи.
7.
В детстве от утра до вечера целая вечность. Ясное летнее утро, можно бегать бесконечно всюду, до обеда успеть столько дел, сколько звёзд на небе не бывает. Проголодаться отчаянно, но не признаваться себе в этом. И вечер плавно уходит в ночь, и каждый день — бесконечен, словно смотришь на него с высокого утреннего холма.
Подрастаешь, и от утра до вечера три вздоха и две чашки кофе. Ничего не успеваешь, только пытаешься успеть. Ночь наступает, едва утро закончилось.
Но не тогда, когда чего-то ждёшь.
У меня не семь уроков, шесть. Последний отменили: весь класс уехал в театр, как в старые времена.
Выжатый лимон по сравнению со мной бодр и свеж. Но я упрямо хожу по коридорам и пустым классам, меловым и юрским, ожидая непонятно чего. Зачем мне это? Спина болит: весь день на каблуках; ноги хотят в ванну и массажа; ничего этого им всем не светит. Прошёл уже час. За окном темно, и я сижу в пустом классе с выключенным светом.
Не хочется ничего. Более того: совсем ничего. Уснуть бы прямо тут.
За плечо меня трогает сторож: и правда уснула.
Иду домой, понурая.
На полпути разворачиваюсь и едва ли не бегом — в рабочий район; дом 177, запыхавшись, на второй этаж, налево; пустые комнаты; даже дверь неплотно прикрыта. Словно давно, давно тут никто не живёт.
Я села на корточки и, не в силах сдерживаться, заплакала. Какая я наивная, доверчивая, пустоголовая и легкомысленная дурочка!
Я проработала в школе до лета, а потом устроилась переводчиком в одно издательство. На место Клавдия Ивановича ещё зимой взяли добрую Инну Германовну, а на место Юрия Сергеевича так никого и не нашли. Я до последнего ждала, что будет хоть какой-то знак, часто бывала у трёхэтажного общежития, но, конечно, ничего не дождалась.
Надеюсь, ученики будут хотя бы немного скучать по мне.
========== 2. Шахимат и брокколи ==========
Хочется завопить во всё горло, вскочить на голубую деревянную кафедру — почему урок французского в кабинете физики? — а потом разбежаться и упорхнуть в весеннее окно, элегантно помахивая руками и ногами.
Нет, туфли придётся сбросить, а это не укладывается в общую динамику сцены.
Я сижу и заполняю классный журнал, пока девятиклашки старательно пишут контрольную по неправильным глаголам. Я схитрила. Заставила их написать стихи, где рифмуются похожие глаголы. Пять глаголов в пяти временах — пятёрка. Десять глаголов — две пятёрки. Восполню все их пропущенные уроки и сама поразвлекаюсь.
На улице изо всех сил поют птицы, от желания вытаращив глаза, ветки прогибаются под гроздьями клекочущих ухажёров, коты немузыкально вторят им, дети за школой на стадионе вторят котам, детям никто не вторит, но даже сигналы машин на дороге какие-то неприлично весенние. Везде любовь и счастье.
А я заполняю классный журнал в кабинете физики.
1.
Природа не наделила меня слишком длинными ногами, поэтому приходится прибегать ко всему арсеналу женской хитрости: каблуки, тёмные колготки (на самом деле чулки, но об этом никто не знает), позы и неумеренная вера в себя. Когда вытягиваешь их под столом, кажется, что их даже много, и кто-нибудь проходящий с той стороны может о них споткнуться. От весеннего воздуха мысли мои вольные и чуть хмельные, хотя из напитков последнюю неделю был только кофе и изредка банановый сок.
Школьники разошлись, я читаю грамматические стихи и весело смеюсь. Хмурая учительница физики внимательно ходит неподалёку. Я не тороплюсь покидать отданное мне царство: пахнет мелом и застарелыми знаниями, но вид из этих окон самый солнечный.
Я потягиваюсь, поправляю блузку, которая в силу конструкции сильно льстит размерам моей груди, собираю листочки и отправляюсь восвояси. Последняя неделя в школе, позавчера уже звонили с новой работы, и я в эйфории или где-то неподалёку.
Директор неуверенно выговаривает мне по поводу длины юбок; я парирую:
— Вы сами говорили, никаких брюк, я только следую инструкциям, а инструкции не регламентируют длину.
Директор (это дама, почтенная — по крайней мере, ей такою хочется казаться) поджимает губы, но возразить нечего, поэтому она по пунктам излагает мне свои взгляды на образование, жизнь, нравы, политику и молодёжь, которая сейчас пошла. Сбежать неудобно (слишком высокие каблуки и врождённая тактичность), но тут я замечаю в отдалении надвигающуюся двухметровую тень, нескладную и громоздкую, но худую; в сочетании с неизменной синей курткой тень может принадлежать только Зомбию Петровичу, но я не могу поверить в это; Зомбий Петрович делает хитрые глаза и скрывается за поворотом, а я умоляюще гляжу на директора и топочу ножками — истолковать можно как угодно, но директор никак не истолковывает и на память зачитывает мне параграфы из последних постановлений гороно. Или как его там. Вырвавшись из цепких лап, я мчусь в сторону, где скрылся персонаж в синей куртке; вихрь листочков с неправильными глаголами окружает меня на очередном повороте, и вовремя материализовавшиеся Дашенька с Машенькой, аккуратные восьмиклассницы, всеобщие любимицы и мои сообщницы, помогают мне их собрать.
Разумеется, Зомбия Петровича я не нахожу. Он спрятался где-то за трубой батареи центрального отопления. При его комплекции это единственное объяснение, сердито думаю я; на воздухе покупаю берлинский пончик с клубничным джемом и стаканчик кофе с французской ванилью. После них пальцы будут липкими, но это мне тоже кажется весенним и приятным. Лучше всего скинуть наконец туфли и забраться на скамейку в центральном парке; где-то в обозримой близости маячит полицейский, тяжело вздыхает, но не находит в себе сил сделать мне замечание; а я только мечтаю стащить чулки, чтобы ноги уже начали загорать, но незаметно для всех это очень трудно сделать. Да и руки липкие. Остатком пончика я кормлю собаку с танцующей походкой, а потом ещё десять минут бегаю в поисках влажных салфеток. В такой день каждый пустяк кажется прекрасным.