Переволновалась и стала видеть мир в градациях серого. Монохромное зрение у меня хорошее, много оттенков различаю. Но где те карминный, апельсиновый и индиго, которые я так люблю? Куда девались изумрудные и жемчужные оттенки? К школе я пришла подавленная. Очень печально видеть мир весной в туманном сером обличье. Но я же не обязана говорить об этом детям?
К шестому уроку голова раскалывалась от боли — попытки вспомнить, на какой репродукции какие оттенки, и по-русски казались неподъёмными, а по-французски…
Я сидела в преподавательской и тихонько лила слёзы; Анну Ивановну обычно слышно издалека, но у меня даже не хватило сил прекратить плакать, и хорошо, что уроки у меня уже кончились и можно было расслабиться: я уютно устроила голову на просторной груди добрейшей учительницы химии. Анна Ивановна гладила меня по голове, а я, всхлипывая, рассказывала ей о своей особенности.
— Кристина, знаешь, что мне сказала сегодня Наташа Якунина?
Я вопросительно смотрю на Анну Ивановну. Наташа — кажется, милая тихая девочка, старательная и одинокая.
— Говорит, стану художником и уеду в Париж. В жизни, говорит, не думала, что на свете столько цветов и оттенков. А ребята из девятого класса спорили, я сегодня в карминовой кофточке или ализариновой.
— А вы в тёмно-серой кофточке, залитой слезами.
— Точно. Скоро пройдёт, не плачь.
И точно, скоро прошло. Всего через неделю, когда я уже и не ждала. На восьмое марта мне подарили серые мимозы и серые анемоны. И ещё несколько серых розочек. Чуть-чуть серых хризантем, гербер и даже одну серую орхидею. Детям я очень нравилась, это было видно.
А когда цветы основательно засохли, я увидела, какие они разноцветные и красивые. Даже мимозы разноцветные, чего я в жизни не видела. Я храню их до сих пор: расставила по высоким стаканам, устроила живой гербарий. И помню, какой цветок мне кто подарил.
4.
— Если честно, я за вами следила,— сказала Оля.— Вы уже не первый раз приходите сюда купаться. Я и не думала, что вы такая закалённая.
Девочка сидит, обняв коленки, и греет ступни ладонями. Вода на самом деле холодная, но мне иногда требуется такая встряска организма. Рядом лежит сумка с тетрадками, словно девочка и не заходила домой; об этом я спрошу попозже.
По ночной реке проплывает кто-то светящийся на узкой длинной лодке. Тихие всплески вёсел. Мы слушаем их, пока они не затихают, и только потом продолжаем разговор.
— Почему ты гуляешь среди ночи? Дома не сидится?
— Папа с мамой ругаются.
Очень лаконично и ёмко. Мои папа с мамой тоже всегда ругались, пока не решили это прекратить, но каким-то сомнительным способом. Теперь папа не знает, где мама, а мама не желает знать, где папа. Надеюсь, это сделало их чуточку более счастливыми.
Я делюсь с Олей бутербродом и чаем в термосе. Такого единения с полуночными звёздами я давно не испытывала. Про каждое созвездие у девочки есть своя история. Мне кажется, делиться фантазиями — это большее доверие, чем обнажаться.
А потом она меня спрашивает:
— А вы же на память тогда нам рассказывали про цвета и оттенки? Мне сказали, что иногда вы не различаете цвета. Это так удивительно…
Оля берёт меня за руку и ведёт к своему дому. Мы стоим недалеко от него в тени, свет окон куда-то мимо, и мы видим двоих очень и очень несчастных людей, запершихся в своих комнатах. Дом одноэтажный, приземистый, и я помню, что папу Оли тоже зовут Робертом. Как всё странно. Девочка попрощалась, вытерла босые ноги о половик около двери и вошла в дом. Я знала, что сейчас она закроется в своей комнате, будет есть чипсы и слушать музыку с закрытыми глазами.
Совсем как я когда-то.
5.
Ты дружишь с человеком много-много лет. Ну, как много. Ощутимый, весомый процент своих скромных лет. И внезапно понимаешь, что друг твой просто глуп. Суждения его поверхностны, опыт ничего не приносит, людям он доставляет только печальные моменты, но он твой друг, и ты защищаешь его даже тогда, когда он явственно неправ. И в какой-то момент понимаешь: а зачем? Что я получаю от этого человека?
Я сидела дома, грызла шариковую ручку и предавалась неутешительным размышлениям. Я только что выпроводила подружку, с которой мы неразлучны ещё со школы. В задумчивости, ругать себя или её, я наконец откусила колпачок ручки и пошла варить кофе. Эту ситуацию нужно было запить чем-то.
…Я сижу с ногами на кровати и слушаю, как Яна ругает своего мужчину. Всё так, как вечно бывает, даже тоскливо: он не всегда выносит мусор, не вешает одежду в шкаф и, самое страшное, оставил чашку с водой на журнальном столике. Я грустно слушаю Яну. Иногда я пытаюсь донести до неё мысль, что её мужчина немного устаёт на двух с половиной работах в тщетных попытках её порадовать. И что творческому человеку в целом простительно забыть чашку с водой на журнальном столике.
Жаловаться и искать советов по поводу отношений, конечно, подруги приходят ко мне, известному специалисту, у которой с мужчинами как-то давно уже не заладилось — то я не нравлюсь тем, кто нравится мне, то, наоборот, астрологический прогноз мешает очередной встрече, причём это не я зачитываюсь прогнозами. Но я очень хорошо впитывающая жилетка; я слушаю внимательно и чинно, угощаю сладостями и в целом поддерживаю. Но не сейчас. Сейчас во мне что-то закипает и, булькая, проливается наружу.
— Яна, ты остолоп. Вот приду и уведу его у тебя,— говорю я без тени иронии.— Ты зациклилась на себе, и тебе на самом деле всё равно, что с ним. Эгоистка ты чёртова.
Яна, горячая кавказская барышня, вскакивает, опрокидывает две чашки разом и обещает, что ноги её тут больше не будет; хлопает дверью так, что остаток пирожного грустно падает на бок.
Про вторую ногу, правда, она ничего не сказала. Так что, думаю, она ещё заглянет в гости. Но вот сейчас я пью кофе с ароматом турецкого мёда, и мне кажется, что я её больше не хочу видеть. Девяносто процентов наших с ней бесед — это её жалобы на жизнь, мужчин, продавщиц, неудобные туфли и начальника. Почему мне интереснее с моими детьми-девятиклашками, чем с ней?
6.
Я воткнула наушники в уши, включила Эрика Клэптона и ушла гулять по сомнительной мартовской погоде. Жизнь по-прежнему была чёрно-белой, но в эти периоды у меня всегда обострялось обоняние, хотя я на него, в общем-то, и так не жаловалась. Едва спустившись на улицу, я замерла от запаха осени. В марте аромат октябрьского дыма был неожиданным — где-то горят костры, сжигают листья. Я прикрыла глаза, наслаждаясь ощущением, и медленно пошла дальше. В наушниках играла неторопливая японская эстрада с французским привкусом. Отчётливо запахло свежей сдобой, и я открыла глаза. Неудивительно, что ноги сами привели меня сюда: булочная со странным названием «Подземка». Царство хлебных ароматов, которые лучше обходить стороной, чтобы не спустить все деньги на багеты и венские штрудели, которые будут черстветь, потому что съесть всё равно не успеешь.
Я купила сэндвич и слопала его прямо по дороге. Искусители чёртовы. Ведь совсем не хотела есть.
Снова включив музыку, я обошла все окрестные книжные. Иногда получается ни о чём не думать. Просто идти, наслаждаться свежим воздухом и любимыми композициями. И людьми вокруг, конечно. Полюбовавшись на девушку, тайком укравшую одну яркую книжку с полки, я вышла на улицу.
Армани. Этот аромат ни с чем не спутаешь, «Аква ди Джо» — «Вода радости». Сколько воспоминаний у меня с ним связано; не могу спокойно проходить мимо молодых людей, которые источают этот резковатый и одновременно притягательный аромат; что-то внизу живота нестерпимо сжимается; хорошо, что это всего лишь прохожие; хорошо, что с ними чаще всего элегантные спутницы.
Девушка с молодым человеком, взявшись за руки, идут куда-то по своим делам, и у обоих объёмистые рюкзаки. Там наверняка фотоаппараты, блокноты, немного провизии и горстка ненужного в целом добра. Я неправильная девушка, у меня с собой обычно очень маленькая сумочка, да и то не всегда.