Он отчаянно сжал ее руку. Ее это испугало.
– Может, ты зря отказался поехать в больницу?
Отец замотал головой:
– Мне уже хорошо. Нехорошо в другом месте.
Он приложил руку к груди. Она поняла, что он имеет в виду.
К ним, помахивая хвостом, подошел Ким. Начал лизать по очереди руки…
Утренний будильник словно подорвал ее гранатой. Но она тут же снова провалилась в сон.
Очнулась лишь через час, после бодрого чириканья отца.
– Ирочка, ты на работу не опоздаешь? Здравствуй, страна геро-оев!..
Как будто не к нему ночью приезжала скорая.
Она полоумно уставилась на часы. Стрелка подползала к восьми.
– Боже мой, через десять минут у меня урок! Ким, хоть бы ты разбудил.
Растянувшийся на ковре ирландец и ухом не повел, лишь философски приподнял веко. Умный паршивец дал понять, что здоровый сон – высшая ценность по сравнению с каким-то там уроком…
На третьей перемене ее вызвали к начальству.
– Коняева рвет и мечет, – доложила дежурная по школе, миловидная девятиклассница, у которой были хронические проблемы с запятыми.
Ирина почему-то решила не спешить. Расчесала густые волосы, отбросила их назад. Неторопливо сложила стопку контрольных по русскому языку. Забросила на плечо сумку и вышла из класса.
Завуч по учебной работе Вера Ивановна Коняева была классической школьной сволочью. Она, как курок, постоянно находилась на взводе, и разряжалась по малейшему поводу. Это была машина по производству ора. Хотя и в минуты затишья она была ненамного милее.
Ее густо напомаженные губы всегда брюзгливо подергивались. Несимпатичное лицо венчала шапка проволочных волос – этакая стоячая куча. Коняева была низка, но крепко сбита, как лошадь-тяжеловоз. Ее короткие ноги грубыми обрубками торчали из-под бурой юбки.
– Вера Ивановна, звали?
Ирина отчаянно попыталась придать голосу оттенок ласковости. В душе она надеялась, что в кабинете будет кто-то еще. Но Коняева была одна. Она нетерпеливо вышагивала по своему кабинету.
– Наконец-то! – саркастично всплеснула она руками. – Сколько я должна вас ждать?
– У меня был урок.
– Он давно закончился!
Ирина решила помолчать. Авось дура выкричится, осипнет, и тогда можно будет под благовидным предлогом (занятия же) закруглить беседу.
Но вскоре стало понятно, что быстро вырваться из этих лап не удастся. Коняева задолдонила про дисциплину на ее занятиях, про успеваемость.
– На каждом совещании – Хаплов и Овчаренко, Хаплов и Овчаренко! Постоянно срывают ваши уроки! Когда наконец вы соизволите навести порядок?.. Я уже молчу о вашем пятом А! Он совсем отбился от рук. Особенно вызывающа эта история со стенгазетой. Этот ваш так называемый редактор, как его…
– Маляренко.
– Маляренко! Это же ужас какой-то! Эти его скрещенные флажки – форменное издевательство! И это стегназета к годовщине Великой Октябрьской социалистической революции! А если бы её увидел кто-то из районо?
– А что не так во флажках?
– Вы еще спрашиваете?!
Завуч вышла на проектную мощность ора, который полился потоком.
Ирина покосилась на часы. Её урок уже давно начался, а Коняка только входила в раж. Ирина постаралась подумать о чем-то хорошем. Например, о том, куда они с Кимом сегодня пойдут гулять. Давно в парке не были. Надо захватить косточку, потренировать его командам. А то скоро от рук отобьется, нельзя будет с поводка спустить.
Кима ей три года назад подарила подруга. Она уехала на ПМЖ и в слезах притащила Ирине годовалого пса. Ее муж наотрез отказался везти псину в Штаты.
Ким сразу стал в семье своим. Ирина ради него начала рано вставать. Отец баловал его, как ребенка – подкармливал со стола, позволял забираться на диван. Когда Ирина начинала ругаться, он многозначительно вздыхал: "Расходую на него нерастраченную любовь к внукам".
В общем, пса они обожали. Ким был умный, ласковый и почти ничего не грыз. Лишь когда с ним давно не играли, мог прихватить ножку стола. Привлекал внимание.
– Чему вы улыбаетесь?!
Окрик Коняевой вернул её к реальности.
– Это, по-вашему, смешно?!
Перед глазами Ирины Леонидовны трепетало что-то похожее на парус. "Белеет парус одинокой в тумане моря голубом…"
Но это было не в далеком тумане, а близко. Перед ней свирепо реял какой-то листок, который сжимали жирные пальцы Коняевой.