Она теперь дружила с Жальских — как-то незаметно стала ему говорить «ты». Он подмигнул на нее девушкам.
— Знаем таких — зарекались, зарекались, как увидели, снова бросились. Ты севером отравленная, как и я, Оля. Вон даже в отпуск не поехала в Красноярск. Ты же без оленей дня не проживешь, а где на твоем юге разлететься на нартах?
Оля смеялась вместе с ним. Каждый день вместе с учениками, а то одна она выезжала на нартах в тундру и мчалась по руслу реки, впадавшей в Хатангу. Это становилось привычкой — прогулки отменялись только в черную пургу. В самом деле, ей было бы трудно без нарт и оленей.
Она оставила девушек у Жальских. Он решительно сказал, встав у двери: «Пока не выболтаюсь, не пущу гостей!»
Оля в своей комнатке разбирала письма. Одно было от Моти и Павла, хорошее ласковое письмо. Два — от Сероцкого, совсем недавние. В первом Сероцкий сообщал, что очень обиделся, не получив ответа, решил даже не думать об Оле. Он так и писал: «В конце концов, Оля, нас свело только наше одиночество, что ты знаешь обо мне, что я — о тебе? Разумнее, конечно, было бы забыть о нашей связи, тем более что ее нет — самой связи». Но, оказывается, это не выходило — забыть. Он забывал — она вспоминалась. Он забывал крепче — она вспоминалась чаще. Он запоздало понял и признавался: «Я люблю тебя, Оля, просто черт знает что — так люблю! Сам иногда не верю — ты стоишь передо мной живая, я все вспоминаю, как ты сказала: «О вас… и о себе». И как шли эти дни — в темноте, морозные, такие горячие! Олечка, милая, возлюбленная, — отзовись!» А второе было совсем путаное, он предлагал руку и сердце, он так и писал: «Сердце мое с тобой, только сейчас я это понимаю по-настоящему, а насчет остального не беспокойся, сможем официально оформить наши отношения — я начинаю дело о разводе. Но только напиши, молю, напиши!»
Оля легла на кровать, думала, вспоминала. Итак, он пришел, ее час, — полтора года она терзалась в одиночестве, теперь его черед — он заболел любовью. Боже, сколько она ждала такого письма, таких слов, одно из них — любое — сделало бы ее навсегда счастливой. Не глупи, Оля, это ведь твоя любовь, другой не было, не отвергай ее только потому, что на первом шагу споткнулась. Сама же говоришь, со многими это бывает, не надо быть нетерпимой.
— Нет, Оля, — сказала она себе вслух. — Где же нетерпимость? И не в ребенке одном дело. Но только не нужны тебе эти его чувства — даже сейчас он не думает, что было с тобой, что могло быть с тобой.
Она вслушивалась в свои слова, удивлялась — она была иной, чем думала о себе. Нет, в самом деле, куда подевалась та глупая, боязливая, то беззаботно веселая, то плачущая девчонка? Это не она, та, что сейчас лежит на постели, — строгая, спокойная, рассудительная — такой ее не узнают, она сама себя не узнает. И самое главное: она так любила, так жила своей любовью — где любовь?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
УГАРОВ
1
В школу ворвался Ядне Нонне и закричал: «Самолет!» Старшие классы закончили занятия, малыши, начинавшие позднее, еще сидели. Оля поспешила наружу. Самолет сел прямо в тундре, у самого становья. Из него вышли три человека и пошли в правление. Оля направилась туда же, а ребята помчались к самолету. В правлении собрались все находившиеся в стойбище бригадиры и охотники, сам Селифон принимал гостей. Он радостно закивал Оле, представил ей приехавших. Первый, высокий, худой, со строгим лицом в пенсне, вежливо проговорил: «Николай Александрович Угаров», — и мягко пожал руку. Второй, плотный, с заросшим волосами лицом, с силой дернул Олину руку, ухмыльнулся, сказал весело: «Ергунов, по имени — Мишка, назван за сходство». Все рассмеялись, он вправду походил на медведя. Третий был летчик, Свиридов, этому Оля дружески кивнула — они познакомились в Дудинке, там Свиридова знал каждый мальчишка.
— По твоей части, Ольга Иванна, — наука, — сказал Селифон важно: — Помощи просят, товарищи геологи. Нужно помочь — так думаю.
Угаров рассказал суть своей просьбы. Довольно давно, до войны, в Норильск доставили слюду, кусок породы — вот этот. Угаров вынул из сумки тускло поблескивающий камень, положил его на стол, чтоб все видели. Камень, был увесист, от него отламывались тонкие, удивительно прозрачные лепестки, казалось, взяли много таких чешуек и спрессовали их в один кусок. Угаров продолжал. По описанию породы найден где-то за Хатангой, на южных отрогах плато Бырранга, — примерно район их становья. Более точно установить трудно, описание сделано со слов кочевого якута, от него и камень получен. Нужно было, конечно, поехать с тем якутом на место находки — этого почему-то не сделали. И вообще было не до слюды, началась война — разведчиков не хватало для руды и угля. Сейчас вспомнили об этом куске слюды, он, Угаров, возглавил поисковую партию. По плану им отведено на разведку одно это лето, один бесснежный период, придется торопиться, снегу нет на этих широтах только три месяца. Что ему нужно от колхоза? Оленей ездовых — первое. Палатку — меховой балок — они поставят в самом становье. С питанием еще ничего, имеются консервы, мука, сахар, он просит помочь топливом и мехами для постелей. Вот, пожалуй, и все. Еще человека, который хорошо знает окрестности, — пособить советом.