8
Проснувшись в полпятого утра без будильника, она одним глотком выпивала стакан холодной воды и надевала слитный купальник с открытой спиной и узором из красных, синих и белых цветов, забавно напоминавший французский триколор; она с удовольствием носила его в те долгие дни летних каникул, когда перемещалась из бассейна на пляж, проводя часы под солнцем, которое снисходительно ласкало ее дряблое сухое тело; привыкнув к мягким песчинкам, которые приятно щекотали кожу, она входила в воду, закрывала глаза, играла с волнами, ложилась на них, отдаваясь их воле, позволяя нести себя к спасительному берегу. Во время учебного года она каждый день брала тряпичную сумку, которая ждала у входной двери, засовывала в нее чистое полотенце, шапочку для плавания и кошелек, сбегала вниз по лестнице на три пролета, пересекала улицу в северном направлении и сворачивала налево, где возле моря находился бассейн «Гордон». Летом и зимой, в шабат и в праздники Эльза Вайс устремлялась к чистой морской воде, как благочестивый еврей к утренней молитве шахарит. Кивала охранникам на входе, одаривала сдержанной улыбкой нескольких посетителей, которые ухитрялись прийти раньше нее, оставляла сумку в шкафчике и присаживалась у бортика, чтобы немного помедитировать перед погружением. Отпустив все лишние мысли, Эльза Вайс проплывала бассейн двадцать раз; ее крепкие ноги и мускулистые руки разрезали воду точными отработанными движениями и толкали тело вперед, в ту единственную стихию, которая могла вывести ее из оцепенения. Она по-рыбьи сжимала губы и замыкалась в своем молчании. Затем быстро вытиралась жестким полотенцем, снова надевала легкое хлопковое платье и возвращалась к себе. Она останавливалась около бакалейной лавки рядом с домом. Бакалейщик уже успевал приготовить для нее сэндвич с салями и маринованный огурчик. Она добавляла к этому списку молоко и сахарин («Для чего вам сахарин, госпожа Вайс, с такой фигурой, как у вас?» – подтрунивал над ней бакалейщик), творог, несколько ломтиков сыра и немного овощей для салата, который она готовила, когда приходила из школы.
– Как обычно?
– Как обычно. Запишите на мой счет. Заплачу в конце месяца.
– Без проблем, госпожа Вайс. Хорошего дня.
И вот она уже поднимается в свою квартиру, на ходу раскрывает газету «Гаарец», которую вынула из почтового ящика, распахивает окно, выходящее на задний двор, чтобы проветрить комнату, ставит чайник, наливает чашку черного кофе и делает два тоста с тонким слоем масла и черничного варенья. По радио передают семичасовые новости; тетради учеников лежат стопкой на краю обеденного стола – главное, не забыть отряхнуть их перед тем, как положить в сумку; иногда она забывает это сделать, и мы, обнаружив в своих тетрадях крошки хлеба и пятна масла, вздыхаем с облегчением – значит, хоть что-то человеческое ей не чуждо.
9
Неумолимая решимость Эльзы Вайс просыпалась в ней не с самого утра. Она овладевала ею по дороге в школу, превращая в свое послушное орудие. Эльза Вайс рвала и метала, ей как будто нравилось сеять вокруг себя благоговейный ужас; вероятно, она просто не представляла, насколько ранимы могут быть те, кому в жизни не пришлось испить до краев чашу горя. Полюбить ее – нет-нет, она бы никому не доставила такой радости, наша любовь была ей ни к чему. Наоборот, она предпочитала быть нелюбимой, невыносимой, доводить нас до белого каления, раздирать наши барабанные перепонки и изводить так, чтобы мы лезли на стену.
Все, что мы от нее узнавали, было плодом страха, а не любви; мы скорее сдавались, чем добровольно за ней следовали; а может, просто не хотели признать, что наша готовность учиться была подношением, которое мы возлагали на ее алтарь. В школьном дворе ее обсуждали горячо и гневно, но даже за спиной уважали. Мы не награждали ее обидными прозвищами. Были среди нас и те, кто участвовал в этих спорах с неохотой или вовсе отмалчивался, потому что Вайс каким-то странным образом стала для них слишком личной темой. Они не могли объяснить это даже себе. Возможно, так они отстаивали свое настоящее, вернее, будущее. Учительница, как ни странно, олицетворяла собой это будущее, у нее в руках был ключ к будущему; благодаря ей необычное, из ряда вон выходящее стало частью нашего настоящего; оказывается, это не какое-то несбыточное чудо, недостижимая мечта, а вполне осязаемая возможность. Необыкновенное было осуществимо. В назидание потомкам она в каком-то смысле оставила лишь то, чем была, – свой образ, постепенно блекнущее воспоминание о себе. Она была полюсом на карте мира – попеременно то Северным, то Южным, то ледяным, то раскаленным. Этот полюс ожидал нас в конце экспедиции, которая запросто могла оказаться роковой – или бессмысленной. На этом полюсе не было слез. Там веяло сухостью пустыни. Мы ничего о нем не знали. Она, в свою очередь, не могла ни рассказать о нем, ни показать его и, возможно, не хотела, чтобы мы когда-нибудь подобрались к нему даже близко. Он был ее собственностью, ее уделом в жизни. Она не хотела, чтобы то, что скрывалось от нас на этом полюсе, стало частью ее профессии. Но иначе она бы не была учительницей.