— Мистер Брейтуэйт, мы с коллегами полностью удовлетворены вашими ответами и считаем, что с точки зрения квалификации, возможностей и приобретенного опыта вы безусловно справитесь с работой, которую мы хотели вам предложить. Однако есть трудность другого порядка. Если мы возьмем вас, в вашем подчинении окажутся многие сотрудники-англичане, кое-кто из них работает у нас очень давно, и ость опасение, что в этом случае атмосфера благожелательности, всегда свойственная нашей фирме, может быть испорчена. Мы не можем взять на себя такую ответственность. Предложить вам какую-то работу попроще мы тоже не можем — она не для человека с вашим образованием и возможностями. Поэтому, боюсь, нам придется отказаться от ваших услуг.
Я ничего не соображал, силы вдруг оставили меня. Все же я поднялся, вышел из кабинета, в затуманенном мозгу проплыли вестибюль, лифт, коридор. Наконец я выбрался из здания на залитую солнцем улицу. Итак, мне вежливо напомнили о моей черной коже, а я ведь не вспоминал о ней целых шесть лет, просто не обращал на нее внимания. Когда в 1940 году я добровольцем пошел в ВВС, цвет моей кожи никого не смущал. Он никого не смущал в период тренировочных полетов и позже, когда мне доверили самолет и включили в состав эскадрона. Он никого не смущал, когда начались боевые действия и все жили и любили сегодня, потому что не знали, что с тобой будет завтра. В те дни я был связан узами братства с людьми, которых каждую минуту подстерегала опасность, и им было не до расовых предрассудков. И когда я в форме летчика английских ВВС ходил в театры, на танцевальные вечера, в бары и просто в гости — цвет моей кожи не смущал никого.
За эти годы я забыл о моей черной коже. Я видел ее каждый день, но никогда не замечал. Я был военным летчиком на службе ее величества, и благодарные граждане улыбались мне, приветствовали меня в барах или на улицах. Им было все равно, кто я, — они видели военную форму и связывали ее с бесстрашными избранниками судьбы. Не вспомнил я о цвете своей кожи и когда горячо обсуждал планы на будущее с офицером, помогавшим демобилизованным найти подходящую работу, а позже — с людьми из Управления по распределению кадров. И когда я уверенной походкой входил в это огромное, вызывающее трепет здание, о цвете своей кожи я опять-таки не думал…
Я просто брел прочь, стараясь не смотреть на свое отражение в больших стеклянных витринах. Боль разочарования и гнев комом подкатили к горлу. Я вбежал в общественный туалет, и меня стошнило.
Стало легче. Я принялся бесцельно бродить по улицам, стараясь взять себя в руки. Снова и снова вспоминалась беседа с руководством фирмы — да ведь она была пустой тратой времени. О решении они договорились прежде, чем я вошел в кабинет, — секретарша сказала им о моей черной коже, и вся беседа была жестоким, бессмысленным фарсом. Вдруг мне пришла в голову еще одна мысль. Когда эти люди прочитали мою фамилию в присланной заявке, им и в голову не пришло, что я могу оказаться негром. Моя фамилия Брейтуэйт никак не могла указать на цвет кожи, стало быть, витиеватый стиль писем и любезные приглашения предназначались для белого человека, а не для меня. Черт возьми, они, наверно, проклинают меня за то, что я, сам того не подозревая, сыграл с ними такую шутку!
Под влиянием минуты я вошел в телефонную будку и по очереди позвонил в две другие фирмы. Объяснил: хочу поставить их в известность о том, что я — негр, однако с удовольствием приеду для беседы, если цвет моей кожи не является препятствием для поступления на работу. В обоих случаях меня поблагодарили за звонок и сказали, что вакансия уже занята и они как раз собирались написать мне об этом. Значит, я был прав. Волна ненависти и отвращения захлестнула меня. Я сел в поезд, чтобы как можно быстрее добраться до Брентвуда, к Бельмонтам — единственному дому в Англии, где меня наверняка ждут, наверняка не обидят.
Вера в идеал умирает тяжело. Все двадцать восемь лет своей жизни я верил в идеал под названием «Британский образ жизни».
Он поддерживал меня в школьные годы, когда почти все мои одноклассники были белыми, и чтобы добиться успеха, мне приходилось работать больше их и бегать быстрее их. Он вдохновлял меня в студенческие годы, когда после гражданской войны в Испании многие идеалы были растоптаны. Благодаря ему я никогда не стремился стать гражданином США, а когда после окончания колледжа и двух лет работы в Венесуэле я в 1939 году приехал в Англию продолжать образование, я был счастлив, что наконец-то лично имею отношение к центру справедливости, человеколюбия и всех возможных свобод. Именно поэтому в 1940 году я без малейших колебаний пошел добровольцем в ВВС, полный желания и готовности сложить голову в защиту идеала, который всегда был мне путеводной звездой. И вот теперь этот идеал отплатил мне — во рту была желчь и сводящая скулы горечь.