Галька улыбнулась, словно на миг вернулась в прошлое, и вспомнила, как скакала после каникул от счастья, обнимала подругу и обещала на следующее лето поехать в пионерский лагерь вместе, потому что теперь трахаться с профоргом она может параллельно с матерью, а значит будут две путевки.
Глотнув наркотик, Мартина в ту же секунду уплыла в пустоту, а очнулась уже в палате на шаткой железной кровати у окна. Полуденный жаркий ветерок шевелил занавески, и они надувались парусом над головой. Еще плохо понимая, что все позади, и операция прошла удачно, водила глазами по потолку и слушала себя. Внутри было тихо и спокойно. Грудь, вернее место, где она была, крепко перевязано бинтом, а под ним стучит сердце. Мартина представила, как встретится с Толиком, сразу после выписки поедет к нему, он удивится и, конечно, обрадуется, что она от слов перешла к делу, поможет снять повязку и будет глазеть на гладкое место. Она не сомневалась, что найдет необходимые слова, которые не оттолкнут, а, наоборот, сроднят его с ней. Ведь, уничтожив грудь, она приблизила сердце, сгорающее от любви. Разве этого мало? Мартина потрогала бинт, ей показалось, что и он пропитался любовью. Чуть приподнявшись, увидела двух бритых наголо мальчиков, играющих в карты за столом.
— Привет, — весело сказала она, — давайте знакомиться, я Мартина.
— Привет, коллега — прервали они игру, — Гоша, а это Алексей.
Гоша подошел к кровати и подоткнул одеяло.
— Тебе вставать еще рано, хочешь есть?
Мартина недоумевала, отчего в современной и такой комфортабельной больнице смешанные палаты.
— Хочу. А вы кто?
Гоша улыбнулся светло. Заговорил басом.
— Мы после операции, как и ты. Через час на выписку, кого-нибудь другого к тебе положат. Вот смотри.
Расстегнул рубашку и показал бинты, но не тугие, как у Мартины, а обтрепавшиеся нитками по краям. Похлопал легонько.
— Почти не болит.
Алексей, маленький, худой, встал из-за стола и поставил греть чайник. Пристальнее вглядевшись в ребят, Мартина догадалась, что перед ней девочки, молоденькие, лет 20, но уже с пониманием, к которому она пришла только в зрелом возрасте. Обрадовавшись случаю побыть среди родственных душ, и, натуженно покрутившись в бинтах, села на кровати.
Вопрос сорвался с губ сам собою, как давно пережитая боль.
— А дальше что?
Гоша, разлив по стаканам чай, буднично и деловито сказал.
— Женюсь. И Леха женится. Через год член пришьем: ё-мое.
— Зачем? — невольно воскликнула Мартина, отказываясь верить услышанному.
— Жениться-то? — Гоша опять отвечал за двоих, — чтоб никуда не делась: Так спокойнее:.
— Спокойствия, значит, желаете, в 20-то лет?
— Для тревог причин много, а в этом месте, что б как у всех, нормально, муж, жена:
— А любовь как же, где любовь-то? — в волнении Мартина даже вскочила на ноги, но, как подкошенная, вновь упала на кровать.
— Чего распсиховалась? Будет член — будет и любовь. Бабам что надо? Сама знаешь:
Мартина не знала и растерялась, и запылала, будто на пожаре.
— Вот, значит, как дела обстоят?! — сказала вдруг тихо и задумчиво, чувствуя, что позволила пригвоздить себя к стенке уродливой и мелкой перспективой. Мелкой! Куда любой ступит, не замочив обуви. Разве есть там место страстной мечте?! Да и зачем там мечта вообще? Чем будет питаться ее изысканная и жадная утроба? Увидела, что по-скотски просчиталась, в спешке пожелав иного тела. Это тело, небось, тоже всякой гадостью будет напичкано. Нет! Для мечты надо стать паром, росою, или чем-то смутно нематериальным, чтоб тяжелела одна лишь любовь.
— Нет, нет, — не заботясь больше ни о чем, отмахнулась от Гоши и Лехи, как от привидений, — уж лучше расстрел! Лучше Толика Лиданьке оставить. Отступить и не рыпаться. По вечерам шрамчики будет гладить, ласкать жалеючи, может и на руки прихватит сдуру. О! Господи, этого еще не хватало! Какое к черту лошадиное брюхо?! Никакого брюха не надо, не надо ничего!