— Таких, как мы есть, не видит, но иных, которых сами боимся — видит.
Галька задумалась. Ей и самой не верилось, что каждый ее шаг кем-то учитывается и куда-то причитается, от чего-то отнимается, а к другому складывается.
— А какие мы, которых он видит? К примеру я?
— Видит, какая ты в любви самоотверженная, себя не жалеешь, телом не гордишься, а вроде, как похерила его. Не ешь, не пьешь толком:
— Хорошо ты со мной говоришь. Жалко, что сам мало знаешь, не можешь научить.
— А ты не думай ни о чем, просто подчинись.
— Чему, Боренька? Страшной тишине?
— Пусть тишине, это лучше, чем ничему.
— Скажи, а что тебе я? Почему я? Красивая что ли?
Боренька сильно подвинулся и опять, как тогда, наполовину въехал в нее телом.
— Может и красивая, не в этом дело, мало ли красивых? В самый первый раз, при Лиданьке, ты пробудила смутное воспоминание, что так и должно быть — я в тебе, ты во мне. Я не задумывался, какая ты, наверное, хозяйка дрянная, мать вряд ли из тебя получилась бы. Ты зажигательница Огня! Лиданька, уверен, тоже. Поэтому вы были вместе.
Ревнивое чувство шевельнулось в Гальке, и она чуть не выдала юшошескую тайну, но вовремя прикусила язык. «А что, если все наваждение? Лиданька приедет и развеет его».
Борисик все более и более влезал в нее. Она щупала ступней простыню, боясь приподнять голову и посмотреть вниз. Ей чудилось, что там творится нечто невообразимое. Наткнувшись на скомканную ткань, дорисовала страшную картину тотального Боренькиного исчезновения. Вот он ступил ей на ногу и скользнул внутрь, как в хорошо разношенную калошу. Она пошевелила пальцами, уступая место. И с другой стороны подвинулась. В бедрах стало тесновато. Она поинтересовалась, как бы между прочим, как он намерен распорядиться членом?
Борис усмехнулся.
— Тебе доверяю, хоть до смерти жаль расставаться с ним.
Его лицо все еще было рядом, и Галька расстроилась, что видит его последний раз.
— Не плачь, — успокоил Борис, — у нас будут другие лица, эти мы здесь оставим.
— Какие? — заволновалась Галька, — красивые?
— Необыкновенные, — он крепко обнял ее и поцеловал в губы.
Она опять встревожилась о члене и полезла рукой между ног. Теперь член уже принадлежал ей. Глубоко войдя корнями внутрь, напоминал дерево. Галька сжала ноги, примяв ветви, и погладила ствол.
— Жаль, что он растет вниз, его пышная крона могла бы укрыть в своей тени многих путников, — поделилась с Борисом.
Но повернув голову обнаружила, что она одна. Ей опять стало страшно. «Дальше что?» — лихорадочно заметалась мыслями и попыталась встать, но не тут то было. Локти уперлись во что-то твердое и холодное. Потолок упал к самому лбу, и сдвинулись стены. «Ах, воздуху, воздуху», — крикнула, но никто не услышал зловещее шипение. Галька заскреблась в потолок и застучала пятками в пол. «Кто-нибудь, помогите! Да что же это такое?!», — бесилась еще долго. Вдруг сквозь узкую щель в потолке разглядела знакомые лица. Но никто и не думал ее выручать, напротив, постояв над ней секунду, другую, принялись швырять землю, которая тут же забила пусть маленькое, но окошечко в ускользающий мир, и плотная тьма окутала странное помещение. Галька в ту же минуту рванула напролом, будто точно угадала цель. И мрак внезапно расступился вокруг небольшого, в несколько взмахов, озерца. В центре, на одном месте, кружилась лодочка, весла, словно плети, болтались по бокам, а в в лодочке, занимая ее всю целиком, стояла странная фигура. Ни мужчина, ни женщина. Нечто среднее. Сквозь прозрачную декольтированную распашонку, глядели вишневые, напряженные соски. Галька разинула рот и тихо присела на берегу. Фигура медленно раскачивалась вверх-вниз, в поклоне утопая в кроне раскидистого дерева, что росло у нее между ног. С берега его можно было принять за эрегированный кверху член. Стояла послеполуденная жара. Внезапно возбудившись, предвидя небывалое соединение, Галька кинулась в воду. Не ощутив прохлады при погружении, быстро, словно вихрь или мысль, оставив дрожащий воздух позади, достигла центра и приласканая тенью, закачалась вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.
IV
Толик готовился к убийству Лиданьки. Неискушенный в таких делах, переворошил кучу судебной литературы, останавливаясь на ошибках, которые совершали все преступники без исключения. Не чувствуя за собой никакой вины, он не хотел попадаться, а тем более быть осужденным. За что? Свой случай считал простым сведением счетов. Ведь вред, нанесенный ему Лиданькой, как ни прикидывай, был несравненно большим. Обратился и к художественной книге. Очень понравилась одна. И хоть речь шла об ином убийстве, Толик нашел много общего со своей целью. Разве не предвидел он в будущем хороших дел?! Разумеется предвидел и много думал об этом! «Только счастливый и свободный человек способен созидать. Раб, пленник — нигде и никогда», — подбадривал себя. Особенно полюбился ему пассаж, когда герой книги говорил к тем, кто имеет право переступить через убийство. То, что он один из этих людей, Толик с некоторых пор не сомневался ни на минуту. Это открылось внезапно и больше не отпускало. Теперь он выходил гулять каждый вечер и, присматриваясь к людям, ясно видел, что они не стоят того, чтобы много думать о них. Ничтожными, копошащимися вшами казались они. Но хуже всех была, конечно же, Лиданька. Иной раз думалось, что попадись она сейчас под руку, прикончил бы прямо на улице, не заботясь о последствиях. В сердцах кричал: «Сразу стану свободным, а значит, и тюрьма на пользу пойдет. Свободному человеку все на пользу идет!» Но, остывая, все-таки склонялся к осторожности. Словом, почти все было решено в неделю. Оставались мелочи. Ему, например, не нравилось красться сзади и бить по затылку, но он пока не знал, что скажет на прощание, встретившись с глазу на глаз, как объяснит свой дерзкий поступок. Этот момент хотелось обставить особенно, чтобы она все поняла. Надо говорить в общем, а не сыпать упреками. Допустим, он выйдет ей навстречу и скажет: «Отдай член!» Толик предполагал, хорошо зная Лиданьку, что она только засмеется на его просьбу и отвернется, дальше не станет слушать. Он вспотел, продумывая речь, сокрушаясь по любому неточному предложению. В самый неподходящий момент вдруг жалел Лиданьку, и хотел напоследок не только рассказать, но и показать, что та сделала с ним, но тут же резво гнал подобные мысли прочь. Разжалобить ее не удастся. Ничего не отдаст. Еще один момент смущал — Толик никак не мог забыть слова мага об усилии души. Слова эти запомнились и покалывали изнутри, словно назойливая иголочка. Разгадать же их тайный смысл не удавалось. Несколько раз пытался получить хотя бы устную консультацию по телефону, но маг, как сквозь землю провалился. И Толик, наконец, решился!