— Ты чего? — закричала та, выскочив следом на крыльцо.
«Надо у нее все выпытать, задержусь ненадолго», — подумал и остановился.
— Где мать, когда уехала? — повернул он навстречу.
Бабка медленно сползла на ступеньки.
— Не было ее:
— Как не было?! Послезавтра две недели будет, как уехала, — проговорил скороговоркой Толик, но, глянув на трясущиеся бабкины губы, понял, что она не врет, и Лиданька не приезжала.
— Ускользнула, — он присел на крыльцо, — почувствовала. Но каким образом, что за сила в ней?
— Ты о чем? — бабка потихоньку приходила в себя.
— О матери, — в каком-то забытьи рассуждал сам с собой. Встал и пошел за дом. Бабка направилась туда же.
— Что делать будем? — резво поинтересовалась она иным, уже лишенным всякой тревоги за дочь голосом.
Толик уставился на нее, будто что-то страшное почудилось ему. Бабка очень напомнила Лиданьку. Такая же кругленькая и коротенькая, тот же, по-мужски хорошо поставленный голос, та же уверенная поступь, да и глаза все те же, юркие и похотливые, прикрытые белыми ресничками. Она потянула руки и прижалась к нему, обхватив за плечи.
— Ну, здравствуй наконец, давно тебя не было.
Толик оледенел от осознания нескончаемого женского порока.
— Вот, значит, откуда все ниточки вьются! Из этого дома, стало быть. Гнездо скорби, сорной травы, что плодится без толку, и, подхваченная ветром неистовой и безумной страсти, кидает свои семена повсюду!
Он резко отстранился, с ненавистью почувствовав, что начинает возбуждаться. Схватился за голову и завыл по-волчьи.
— У-у-у-у-у! — желая бабке мгновенной смерти от сердца или сосудов в крошечной голове прежде, чем приведет в исполнение свой чудовищный план.
— Играться вздумал, вот дурачок. А что это у тебя там, гостинцы? — бабка, сияя, стояла рядышком и указывала на вздувшиеся спереди брюки.
— А то как же, как без них-то?
Он оглянуться не успел, как опутанный сетью ее льстивых и манящих улыбок, встрял в непролазное болото бабьих капризов и желаний. Совершенно не помнил (словно густой туман опустился на землю), что произошло следом и очнулся лишь от оргазмических пульсаций тела. Увидел, как бабка тут же отлепилась и повалилась рядом у ног, застыв в нелепой и неудобной позе. Косынка сползла на шею и болталась удавкой. Осторожно обойдя ее, заглянул в лицо. Остановившиеся глаза устремились к небу, и дьявольская ухмылка исковеркала губы. Быстро поправил юбку и посмотрел вокруг. Никто не видел их — пушистая яблоня оградила мрачную сцену прощания от посторонних глаз. Он застегнул брюки и, прячась у забора, двинулся к лазу, оглянулся напоследок — бабка лежала, раскидав толстые ноги между грядок, слабый ветерок шевелил подол и трепал волосы. Толик застелил доску в заборе и пустился бегом к лесу, надежному хранителю всех человеческих тайн.
— Что будет? — не сбавляя шага в лихорадке думал о случившемся, добрался до станции и вскочил в первую электричку, — кто виноват, что она умерла, разве ее смерти хотел, направляясь сюда? О ней и не думал вовсе, — сутулился на лавке, повернув лицо в пол.
Розовое солнце повисло у верхушек деревьев. День клонился к концу. Завершая маленький круг, полный криков, предательств, детского лепета и юношеской застенчивости, подло оставил Толика один на один с самим собою. И тот, с ужасом взирая на башмаки, чувствовал, как черный и холодный континент бросает свой якорь в сердце. «Где начало новой жизни, где ее светозарный луч? — сходил с ума от подобных вопросов, — если я такой же, как утром, вчера или неделю назад, то не переступить ни бабку, ни мать, не прыгнуть высоко, чтоб оттуда все с ноготок показалось». Ни малейшего шороха внутри, кроме свинцовой тяжести удушающих человеческих рук. Неожиданно навернулись слезы и брызнули на пол. Вмиг набежала большая лужа, в которой, как в исковерканном зеркале увидел себя мокрой курицей, жмущейся на шесте. «Но и мокрая курица поутру несет золотые яйца!» — дико посмотрел по сторонам и направился к выходу.
Добравшись до дома, не раздеваясь, лег на кровать и закутался в одеяло с головой. Бабка заскакала, как блоха, стоило закрыть глаза. Скорчила ужасную гримасу и крикнула: «Поймал негодяй! Ну-ка, сейчас попробуй!» А через секунду вдруг появилась в обнимку с Лиданькой. И заплясали прямо под веками, обе в белых платьицах и венками на голове. «Выдержу ли?» — в который раз взвыл Толик. Бабка начала заваливаться, и Лиданька ругалась, не поспевая в такт неслышной мелодии. Но та не слушалась и, вырвавшись, упала на землю, дернула несколько раз ногами и замерла. Лиданька теперь кружилась одна, старательно выводя па. Словно послушная ученица, заучивала движения наизусть, с одного и того же места, интересного и трудного. Но непременно сбивалась и начинала вновь; потная от старания, однако, не сдавалась. Вот она в уголке глаза делала фигуру и спешила в центр. Кивнув кому-то, прыгала кверху и больно приземлялась, растопырив ноги. Что-то мешало ей. Толик не понимал, снится ему это, или танцовщица на самом деле выбрала его в живые свидетели. Он ополоумел, наблюдая ее тысячу раз. Неожиданно сцена опустела: раз взлетев, Лиданька под тяжестью своего веса не упала, а осталась болтаться в воздухе. Толик теперь видел только белые туфельки на острых каблучках. Он обрадовался, что, наконец, прекратится этот спектакль, играемый непонятно для кого, вскочил со своего места и яростно подтолкнул Лиданьку снизу. Страшный треск невидимых рвущихся нитей оглушил его, и Лиданька, скинув на прощание туфелек, в тот же миг исчезла из виду. Туфелек, покружившись, как перышко в воздухе, утонул каблучком в зрачке.