Я один нес все работы по навигации в космосе. Я один ломал себе голову над устройством биокамеры для Филиформиса. Я один проводил какой-то минимум опытов.
На мои попытки образумить ее Марта как-то сказала:
— Оставим это. Нам не понять друг друга. Ты запрограммирован на открытия, на поиск. И даже если они станут бессмысленны, ты их не оставишь, ты все равно будешь искать и открывать.
— Ты что же, считаешь — нет больше смысла в поисках? После Пятой…
Она только пожала плечами.
Мы были каждый сам по себе. Мы находились рядом, отрешенные друг от друга вернее, чем если бы нас разделяла Вселенная.
Каждый был погружен в свои мысли. Каждый был занят своим.
Я все думал тогда, действительно ли этот Филиформис — такое уж новое, такое небывало новое?
То есть, если сказать понятнее, это, конечно же, был новый, совершенно новый принцип по сравнению с тем, что знали в Солнечной в наше с Мартой время. Но в том-то и штука, что мы находимся в столь дальнем путешествии, что можем стать на Земле гостями из прошлого. Сто пятьдесят лет, думал я, отделяет нас от тех, кому мы должны принести новости. Из будущего мы вернемся на Землю или из прошлого? Не станут ли за это время наши новости анахронизмами? Возможно, едва станет известно, что нам не встретилось иной цивилизации, как интерес к нашему путешествию сменится любопытством к нам самим — тем интересом, с которым взрослые читают свои детские письма, юношеские дневники. Тщетно мы будем кричать, что Пятая планета и Филиформис — это и есть мы, самое дорогое нам, то, ради чего мы жили и без чего жить не хотим, не можем!
Кто-то вспомнит, что аналогичный нашему Филиформису принцип был разработан на Земле пятьдесят, семьдесят, сто лет тому назад и от него отказались. Кто-то другой заметит, что принцип, однако, несколько иной — и это смягчит его участь. Нитевидное передадут в Институт Второстепенных Проблем, где подвизаются те, что не были способны на большее. Смертный приговор нашей находке окажется замененным пожизненным заключением, медленным умиранием.
В старину некий ученый, ратуя за разумные машины, утверждал, что, в отличие от человека, они никогда не повторяют однажды сделанной ошибки (та абсолютизация истины и ошибок, которая повинна в стольких потерях). Киборги научились не только делать, но и повторять ошибки! И вот теперь — неужели жизнь отомстит мне, киборгу, за недальновидную похвальбу одного из наших создателей? Неужели нашу находку похоронят, сочтя ее ошибкой? Неужели к ней не вернутся, как возвращался в свое время я к ошибкам и заблуждениям прошлых веков?
Мне приходил на память какой-то фантастический рассказ XX века. Что, как мы окажемся, думал я, в положении героя рассказа, богобоязненного монаха, который, проспав четыреста лет, очнулся в другой эпохе? Он считает окружающих его людей то ангелами, то дьяволами. Главное же — он уверен, что эти существа, ангелы они или бесы, обманывают, искушают его, испытывая, проверяя его веру.
— Бога нет, — говорят ему.
— Но я сам, — горячится монах, — сам именем бога остановил разъяренную собаку и изгнал беса из женщины. Это было!
— Возможно, — кивают странные существа, — очень возможно. Это называется внушением, телепатическим эмоциональным воздействием. Но вот вы говорите: именем бога. За что же тогда ваши коллеги сожгли женщину из Прованса, которая делала то же самое?
— Ей помогал дьявол, а мне господь! А вот еще случай: я видел собственными глазами, как человек с именем бога на устах прошел по раскаленным углям!
С ним соглашаются, что и это могло быть, только объясняется совсем не так, как думает он.
— А закон Христа — возлюби ближнего — что, уже не считается мудрым? — допытывается монах.
— Закон неплох. Но в нем другой смысл, — улыбаются его оппоненты. — У него, как бы это сказать, другое обоснование.
— Как может быть заповедь «возлюби» верна по-другому? — усмехается монах. — Можно только или любить, или не любить… И наконец, скажите мне, кто создал меня и вас? Кто создал первого человека?
— Это произошло само собой, постепенно, из материи. Люди постепенно развились из материи, от животных, от земли.
Монах только посмеивается в кулак:
— Я знаю, что человек может сделать глиняный горшок, но еще никогда не предполагал, что из глиняного горшка само собой может сделаться человек. Вы мне рассказываете сказки и чудеса, в тысячу раз более невероятные, чем создание человека всемогущим творцом, и хотите, чтобы я в эти сказки больше верил, чем в вещи, понятные каждому разумному человеку!