Аккуратно сложив бумагу, Оливио сунул ее в карман, надел перчатки и подошел к подозрительному гробу. Так и есть – на крышке виднелась свежая, недавно выбитая надпись: «Адельгейда Шнайдер, 10 мая 1220 – 10 мая 1239». Неделю назад умерла, да еще в свой день рождения. Оливио проникся к покойнице искренним сочувствием, и ему очень захотелось с этим делом разобраться. Не нравилось ему ни то, что он услышал от сторожа о семье девушки, ни то, что здесь, в гробнице, творилось. А творилось что-то странное. Не должно из нормальной, порядочной могилы так нести магией!
Оливио призадумался. По-хорошему бы надо сдвинуть плиту и посмотреть, что там внутри. Будь он опытным старшим паладином, как его наставник, то не пришлось бы – увидел бы всё, что надо, и сквозь камень. Но до такого мастерства Оливио было еще очень далеко. Вздохнув, паладин уперся в крышку, поднатужился… И тут вдруг услышал в коридоре негромкие шаги. Мгновенно приняв решение, он юркнул в угол, погасил там лампаду и присел между двумя каменными гробами. Отводить глаза его уже учили, и даже неплохо получалось, но все-таки ему сначала надо было увидеть того, кому глаза отводить.
Скрипнула чугунная решетчатая дверь, и в зал зашел худощавый высокий юноша в модном кафтане с большим воротником и такими же обшлагами. Из-под кафтана топорщились пышные рюши белого жабо и виднелись крупные пуговицы камзола. Штаны, чулки и башмаки на парне тоже были столь же модными, как и треуголка с серебристой бахромой и коротким плюмажем белых перьев. А на лицо он был самым натуральным аллеманцем, прямо пробы негде ставить.
Молодой аллеманец паладина не заметил. У Оливио создалось четкое впечатление, что не заметил бы и если б паладин не прибегал к отведению глаз – слишком он был сосредоточен на чем-то своем. Так что Оливио решил понаблюдать, что тот будет делать и зачем вообще сюда пришел.
Аллеманец подошел к гробу Адельгейды, опустился перед ним на колени, достал из внутреннего кармана конверт, из него вынул исписанную крупным почерком бумажку, положил на плиту. Затем достал из кармана флакон, выдернул пробку, поднял его повыше и застыл, глядя на него. Сказал по-аллемански:
– Их комме цу дир, майне шатце Адельгейда… – и поднес флакон к губам.
Оливио мгновенно вскинул руку, набрал ману и тут же сбросил ее силовым ударом. Флакон вылетел из пальцев аллеманца, ударился о плиту соседнего гроба и разбился вдребезги. Аллеманец вскрикнул, вскакивая. Оливио тоже поднялся и сказал:
– Самоубийство – грех, сеньор. И с возлюбленной вы так не соединитесь.
Аллеманец выругался на родном языке, насколько мог судить Оливио – очень грязно. И сказал уже по-фартальски, с болью и совершенно без акцента:
– Какое вам до этого дело? Я хочу сдохнуть, потому что не могу без нее жить!!! Вот и не мешайте.
Паладин вздохнул, развел руками:
– Вы, конечно, можете хотеть что угодно, это ваше право. Но самоубийство – грех перед богами, если только оно не совершается в безнадежном, безвыходном положении. Тогда – и только тогда – Судия может смилостивиться над вами. Я бы не советовал испытывать Его милость.
– Вот еще какой-то фарталец будет мне проповеди читать, – сморщился юнец. – Хватит, что мне их наши читают, все кому не лень!
– Я, если вы еще не заметили, посвященный Девы, – пожал плечами Оливио.
Он успел убедиться, что оружия у аллеманца нет, а значит, самоубиться он уже вряд ли сумеет. Разве что с разгона попробует голову о стену разбить, но Оливио надеялся, что сможет его остановить. Так что он продолжил:
– Ладно, забудем о проповедях. А как насчет исповеди, сеньор? Если вы так хотите умереть, исповедь будет не лишней.
Спокойствие паладина подействовало и на аллеманца. Он сник, ссутулился и тяжко вздохнул:
– Вы правы, сеньор паладин. Исповедаться мне есть о чем… к тому же вы не из наших, это хорошо.
Он забрал с крышки гроба Адельгейды бумажку, аккуратно вложил ее в конверт и спрятал во внутренний карман.
– А вообще, что вы, сеньор, тут делаете? – спохватился юный аллеманец.
– Свою работу, – Оливио вдруг почувствовал, что напряжение магического фона здесь начало потихоньку нарастать. Ощущал он это как легкое, едва слышное гудение, а перед мистическим взором свечение тумана маны становилось сильнее. Он моргнул, вернулся к обычному зрению. – Но об этом потом. Сначала – ваша исповедь. Давайте сядем и поговорим. Я вижу, что вам это просто необходимо.