Было во всем этом кошмаре и то, что его тронуло. Одна фраза в статье, в сущности, цитата из заявления его жены, которую вчера вечером газетчик едва разыскал в глухом переулке на окраине. Окруженная соседями, в полном отчаянии, она сказала, обливаясь слезами: «Бедный мой... Ведь он не умел плавать и сердце у него больное было...» Эти несколько слов, набранные курсивом (безусловно, для оживления статьи), заставили его прослезиться. В них было столько тепла и грусти, что он в порыве раскаяния хотел тотчас же отправиться домой и молить о прощении. Он бы так и сделал, если б уже в следующую минуту не понял, что это невозможно. Ибо, кто же, черт возьми, ездит на трамвае в плавках!
И впрямь, он только что уразумел, что он уже не сможет получить свой костюм... Следователи, вероятно, еще вчера вечером, пока он блаженствовал за картами на барже Тодора, описали все, что нашли в кабине. Затем, как это обычно делается, связали все в узел и вместе с копией описи вручили жене. «Если ты покойник,— подумал он с тоской,— то все обстоит по-другому. Твои вещи уже не принадлежат тебе. Да и сам ты становишься собственностью своих наследников».
Утерев слезы, Макарие закурил и сложил газету. На столе так и лежала перевернутая рюмка. Опустевший пляж погружался во мрак. Оставив на мокрой скатерти пятьдесят динаров, он вышел из ресторана.
Вдали множились огни города. Глядя на них, он отчетливо представил себе, какими толстыми цепями прикован он к берегу. Макарие испугался, поняв, что вообще не знает, как ему быть. Он шагал по песку почти по кругу, наподобие робота, в механизме которого что-то заело.
Оказавшись подле барака, он вспомнил Тодора и его баржу. «Пожалуй, надо пойти к нему, рассказать все как есть. Он, наверное, выручит...» Это была первая дельная мысль, пришедшая ему на ум с тех пор, как он прочел в газете сообщение о собственной смерти. И не теряя времени, он поспешил к деревянным мосткам, перекинутым с берега на баржу.
Подойдя к тому месту, где стояла баржа, Макарие увидел, сколь обманчивы были его надежды. Теперь там стоял большой буксир. Стало быть, Тодор уплыл... Наверное, еще днем, пока он спал на траве у барака, Тодор отправился в рейс сонный, непротрезвившийся и с пустым карманом, в тысячный раз проклиная сухопарого рыжего Йосифа, который всех их оставил в дураках. Тодор уплыл, а Макарие остался один-одинешенек на пустом пляже, и нигде поблизости не было человека, которому он, не стесняясь своей наготы, мог бы объяснить, что вся эта история его гибели недоразумение, и одолжить у него старые брюки, пусть даже протертые до дыр, только бы влезть в них и доехать до своего дома на далекой окраине.
Опять тот же круг на песке — от барака к буфету и обратно. «Попадись мне сейчас кто-нибудь из знакомых, наверняка принял бы меня за привидение... А было бы занятно встретить кого-нибудь из бывших коллег. Долго бы потом шли толки об этой встрече. Уж они бы постарались. Ты, Макарие, хотя и не совсем умер, все же часть твоего существа почила. Тот мир, к которому ты принадлежал по восемь часов в день, канул в вечность. Между вами разверзлась глубокая, непреодолимая пропасть, которую тебе никогда не перейти. В сущности, дорогой мой, ты ходишь по кругу не несколько минут. Это началось еще вчера утром...» Вновь ему стало жаль жену. «Как глупо все получилось! Ссора только увеличила ее отчаяние». Бедняжка, может быть, она и сюда приходила, может быть, бродила сегодня по пляжу, ища место, где, по мнению спасателей, мог он утонуть. Может, даже и прошла мимо мужа, спавшего в тени барака, так и не почувствовав, на сколько близок выход из всей этой нелепой западни, в которую они попали по воле и прихоти случая.
Надвигалась ночь, а он все еще не знал, куда податься и что можно предпринять без денег и одежды. «Что-то подобное должен был испытывать Адам, когда его выгнали из рая». Есть ли вообще разница между этими и библейскими джунглями, в которых первый человек дрожал голый и беспомощный. Правда, это было начало, первый день бытия, и отчаяние неоперившегося птенца было огромной движущей силой в борьбе с бессмыслицей. А все случившееся с ним походило на глупую и смешную интермедию. Происшествие в ряду многих, одна жизнь среди многих. И смерть... Бессмыслица в его душе с лишь малой частью огромного, необозримого царства, которое никому не дано победить.