Занятый игрой, постепенно уносившей его богатство, Макарие вдруг подумал о том, какой из себя Тодор. Ну не смешно ли, да и кто поверит, — просидел с человеком несколько часов кряду и ни разу не взглянул ему в лицо. Могло ли бы такое случиться при других, нормальных обстоятельствах? Ведь и за карточным столом нечто подобное едва ли возможно. И вот поди ж ты, случилось. Макарие просто понятия не имел, какой он, Тодор,— молодой или старый, блондин или брюнет, а может, такой же косматый, как спасатель Йон, которому удалось вовремя смыться? На самом деле, он, конечно, изредка взглядывал на Тодора — но то, что он видел, не было человеком, это был всего лишь миг, судорожный рывок, загадка в грохочущем ритме их битвы.
Сейчас он с удивлением заметил, что Тодор еще довольно молод, а с его красивого загорелого продолговатого лица даже в самые напряженные моменты не сходило выражение доброты и благодушия. Макарие вновь почувствовал под собой бездну. За этим благодушием крылась такая сила, какой он доселе еще не встречал. И он сразу понял, как мало у него надежды. «Ему лучше не вставай на пути. Сожрет тебя с потрохами, и при этом даже тень не ляжет на его блаженную ангельскую улыбку...» — уныло подумал он, и на него навалилась вдруг неимоверная усталость. Долгие, нескончаемые часы, проведенные здесь, незаметно подточили его силы, и вот он дошел до точки. «Может быть, Тодор и не совсем такой, — усомнился он, безуспешно пытаясь проверить свое первое впечатление. — Может быть, у меня начинаются галлюцинации? А может, все это мне снится?..» Это и впрямь была отличная идея, единственная спасительная мысль в течение последних часов, за которую он мог ухватиться. «Может быть, мне это снится... Может быть, я во сне теряю тысячные ассигнации, которые одна за другой отрываются от меня и летят в бездонную пропасть. Наконец, откуда у меня столько деньжищ? Это, конечно, не может быть явью. Никогда у меня не было такой уймы денег. Я себя знаю. Если мне не изменяет память, я, Макарие из страхового общества, прирученный, но все еще чурающийся людей волк, проживающий в бесконечно далеком домишке на окраине города и имеющий жену, которая, покрывшись одеялом, спокойно спит на своей кровати, не имея ни малейшего понятия о том, какие ужасные видения преследуют ее супруга...»
Солнце поднялось уже довольно высоко, но у Макарие не хватало духу взглянуть на циферблат своих ручных часов. Под жаркими лучами его деньги таяли, как вешний снег. Он играл, словно заколдованный. Все в нем и вокруг него заскорузло. Его уже ничто не волновало. Вместо него сидел незнакомый человек, равнодушный чужак, который прибрёл откуда-то из ночи, принял его обличье и стал спокойно и бездумно наблюдать за всеми этими движениями, своими и чужими, движениями, смысл которых был слишком неважным для того, чтоб хотя бы на секунду задержаться в сознании.
Речники не знали, сколько у него было денег, когда он сел за стол. Они безмолвно, в ритме смешных рекламных манекенов в витрине покачивали головами и, может быть, в душе жалели незнакомца, который уже не в состоянии выйти из непонятной им летаргии и снова хоть одну партию сыграть так умно и смело, как он это делал чуть но до самого рассвета. Где им было знать, что от него уплывают его собственные деньги, те самые, которые он вчера утром, обозлившись, отсчитал на кухне и отправился в город наперекор жене и всему упрямому миру, чьи законы он уж не в силах принимать спокойно. Наконец, и сам Макарие не понимал до конца, насколько далеко углубился он в опасную зону, в ту бездорожную лесную чащу, откуда нет возврата. А когда уж было совсем легко сосчитать то, что оставалось на столе, он вздрогнул и понял все. Но путь к отступлению был отрезан.
Сияние июльского дня медленно входило в его сознание. Он устало поднял голову и посмотрел на берег. Пляж уже кишел купальщиками. Прошли почти сутки с тех пор, как он оставил толчею и поднялся сюда, ему казалось, что это было совсем недавно. Он даже удивился, что среди речников нет чернявого. «Стервец,— думал Макарие‚, — он превосходно знал, что меня ждет, и вовремя смылся...» В сущности, у него был выбор: выйти из игры или сыграть еще партию на оставшиеся несколько тысяч. Искушение пересилило. Надежда хоть частично отыграться толкнула его на новое безрассудство. Влекомый инерцией, он совсем упустил из виду, сколь ограниченны его средства. А его милые партнеры, меньше всего думая о. его возможностях, в пылу битвы все повышали ставки. Макарие они просто сбросили со счета. У него больше не было денег. На столе перед ним лежали несколько измятых сотенных бумажек.