Волн здесь, в бухте, практически не было, и даже не чувствовалось, что эта тёплая, обласканная солнцем вода — часть большого и беспокойного Атлантического океана. Я медленно приближался к цели, огибая английские и французские корабли. Нельзя было, чтоб меня заметили хоть на одном из них, так что мне приходилось нырять и плыть под водой как можно дольше. Когда кончался воздух — я тихо всплывал, чтобы отдышаться, смотрел на спящие корабли и плыл дальше.
На барке горели огни. Я вдохнул побольше воздуха, нырнул и, разгоняя стайки тропических рыб, подплыл к испанскому кораблю. Днище его заросло острыми ракушками и водорослями, и мы могли бы не беспокоиться, он бы с таким днищем нас никогда не догнал, но не стоит уповать на одну лишь удачу. Я подплыл к рулю, взялся за баллер — ось, передающую повороты штурвала, и ударил по нему топором. В воде удар получился слабым, но на деревянной поверхности появилась небольшая зарубка. Немного терпения — и испанцы ещё долго не смогут покинуть бухту.
Я вслепую наносил удар за ударом, но безрезультатно, насквозь сырое дерево плохо поддавалось топору. Лёгкие горели, перед глазами уже плыли круги, но я упорно махал оружием. Наверху я услышал голоса, и внезапно сквозь толщу воды пробились лучи света. Кто-то свесился с фонарём с кормы.
Я оттолкнулся от руля и проплыл под кораблём, мечтая лишь о глотке свежего воздуха. Я ударился о киль, порезался ракушками, но всё-таки смог всплыть там, где меня никто не увидел. Взошла луна, и в её свете я увидел, что весь покрыт мелкими порезами и ссадинами. Вокруг меня расплывалось чёрное пятно крови. Испанцы наверху всполошились, но я пока оставался незамеченным. О чём я только думал, когда вызвался перерубить толстенную балку под водой одним топором, ночью?
Ещё одно погружение, и я снова поплыл к корме. Я смертельно устал, топор неумолимо тянул на дно, но я грёб изо всех сил, чтобы «Левиафан» мог ускользнуть от слежки. Я с размаху вогнал топор в перо руля, на котором тут же появилась длинная продольная трещина. Ещё несколько ударов — и я разломал его пополам. Я даже посмеялся над собой, что не догадался сделать так с самого начала.
Я проплыл под водой сколько смог и, наконец, вынырнул, с шумом втягивая воздух. С испанского барка раздались крики.
— El esta aqui! Aqui! Disparar! Rapido! — разобрать я сумел немного, но абсолютно точно понял, что по мне собрались стрелять.
Глубокий вдох, нырок, и я изо всех сил стараюсь уплыть подальше. Я плыл зигзагами, сбивая прицел испанцам. Раздались приглушённые выстрелы, похожие на удар доской о доску, и маленькие свинцовые шершни устремились вниз, в царство Посейдона, оставляя за собой крохотные буруны.
Я всплыл, чтоб глотнуть воздуха, и тут же нырнул обратно. Снова громыхнул залп, стреляли из мушкетов и пистолей, ясно как божий день. Я мысленно вознёс молитву, чтобы паписты не догадались стрельнуть картечью.
К счастью, я доплыл до английского фрегата и спрятался за ним, чтобы немного перевести дух. Пока не услышал характерный плеск спускаемой шлюпки. До «Левиафана» оставалось примерно полтора кабельтова, я абсолютно голый, почти безоружный, не имел никаких шансов против полной шлюпки испанцев. Человек в воде вообще почти беспомощен против человека в лодке.
Я решился на финальный заплыв и рванул к пиратскому шлюпу. Руки и ноги стали будто бы ватными, а в голове звенело так, что я решил больше никогда не повторять таких подвигов. Я обернулся и увидел, что шлюпка приближается ко мне с неумолимостью айсберга.
«Левиафан» не подавал признаков жизни. На палубе ни единой живой души, все фонари погашены, все люки задраены, все флаги спущены. Я в отчаянии грёб к нему, истекая кровью от порезов, я плыл так, как не плавал ещё никогда. Но какой бы ни был пловец, лодку ему не обогнать.
Смех и ругань испанцев звучали всё ближе и ближе, но стрелять они уже не стали. Решили взять живьём. Это давало мне кое-какие шансы.
Я нырнул и кинулся в сторону, сбивая их со следа и надеясь, что в свете луны они не увидят, куда я поплыл на этот раз. Когда я всплыл, то увидел, что шлюпка всё ещё идёт прямо за мной. Корабль был уже так близко, но всё-таки слишком далеко.
Шлюпка приблизилась настолько, что испанцы уже могли ударить меня веслом, и в этот же момент на «Левиафане» открылись орудийные порты, из которых высунулся ряд воронёных пушек. Из-за фальшборта поднялась едва ли не половина команды, целясь в испанцев из мушкетов. Мир словно замер.
Я сделал последний рывок до корабля, мне бросили линь и, наконец, втащили на борт. Я обессиленно рухнул на палубу, сжимая рукоять топора и истекая кровью.
— Видел бы ты свою харю, Картер, — прозвучал голос из темноты. — Бледный, рожа перекошена, ну точно ходячий труп. Ещё и топор кое-как у тебя забрали.
Я попытался разлепить глаза, и с какой-то попытки у меня получилось. Тёмный затхлый трюм, пахнет кровью и экскрементами. Значит, я у врача.
— Питер… Дай попить… — простонал я, ослабший не только от потери крови, но и от жуткого похмелья.
— А, очнулся всё-таки. Одевайся и двигай наверх, капитан тебя хочет видеть, — заворчал ван Рейн.
Я жадно присосался к ковшику свежей чистой воды. Похмелье не отступило, но чувствовать себя я стал намного лучше.
Штурман угрюмо сидел на низком табурете и ждал, пока я оденусь. Похоже, он не слишком-то любил свою вторую работу. Раненые и покалеченные моряки медленно умирали здесь, в тёмном закутке нижней палубы, уповая лишь на себя. В жарком климате Вест-Индии раны заживали слишком плохо, часто гноились, и зачастую единственным способом избежать гангрены была ампутация. Покалеченных матросов высаживали на берег в каком-нибудь знакомом порту и выплачивали небольшую сумму компенсации. Большая часть инвалидов становились пьяницами и попрошайками, и, в конечном счёте, умирали бесславной смертью от голода, пьянства или тропической лихорадки.
Поэтому быть судовым врачом не любил никто. Слишком многих придётся потерять, и слишком многих придётся обречь на бесполезное существование.
Я закончил с переодеванием, кивнул Питеру и поднялся на палубу. Солнце, стоящее в зените, ударило по глазам, меня покачивало от слабости и тошнило. Но я отпустил поручень и нетвёрдой походкой отправился к капитану.
Пока я отдыхал внизу, шлюп вышел в открытое море. Паруса наполнены свежим бризом, на горизонте виднеются острова Флорида-Киз, прямо по курсу скрыты облаками Багамские острова, известное логово пиратов и контрабандистов всех мастей. И, заодно, самый сложный для навигации район Вест-Индии.
Я подошёл к Томасу, который сегодня лично встал за штурвал. Капитан напряжённо всматривался в море и слушал доклады матроса, что бросал лот на корме.
— Ненавижу эти отмели, — проворчал он, когда я встал рядом.
— Одиннадцать! — крикнул матрос.
— Идём точь-в-точь по курсу того корыта. И глубина только уменьшается. Какой чёрт их вообще на Бермуды потащил?
— Курс-то верный хоть? — спросил я.
— Вроде бы да. Держи, тут всё записано, — капитан протянул мне стопку листов. — В моей каюте есть карта, перепроверь всё как следует.
Я взял листы и быстро просмотрел содержимое. Чернила расплылись, но разобрать надписи ещё было возможно, стандартная схема записи — время, координаты, скорость, примечания. Я порадовался тому, что капитан того судна, кем бы он ни был, вёл судовой журнал как следует.
В капитанской каюте царил хаос. Стол был завален бумагами, картами, приборами, мусором и всяческим хламом. Я кое-как разгрёб этот бардак, сел и принялся за чтение.
«2 часа пополудни 17 мая 167.. года, 24R33′ северной широты, вышли из Ки-Уэста, курс ост-норд-ост, пункт назначения — Сент-Дэвид. Погода ясная, скорость — три узла.»
Я взял карту северной части Вест-Индии, нашёл там побережье Флориды и поставил точку в нужном месте.
«5 часов пополудни 17 мая 167.. года, 24R35′ северной широты, курс норд-ост, скорость — пять узлов.»