Догоняшки превратились в покатушки, и тут уж поручик вволю потискал своих чичероне. В завершении этого веселья он схватил сестер под ноги и взвил себе на плечи, после чего побежал, покружил и упал, уронив их на себя. Наконец Анна усовестилась и оставила Софью наедине с ее амантом.
Жаркие поцелуи естественным образом перешли в страстные объятья, а объятья привели к сладостным соитьям: то в одних ландшафтах, то в других. А уж какие способы при этом использовал бывалый кавалер с на все согласной дебютанткой — это, судари мои, заслуживает специального многостраничного описания, но в сей книге оно вряд ли уместно. Под вечер Анна нашла их в той же роще и накормила чрезвычайно вкусными лепешками с молоком. А потом вывела на опушку, где влюбленные были вынуждены расстаться: родители, по словам верной горничной, уже второй раз спрашивали, где носит этих коз недоенных.
Где все эти часы провела Анна, Дмитрий узнавать благоразумно не стал. В расположении эскадрона поручика тоже спрашивали. Епанчин интересовался, готов ли взвод к завтрашнему переходу, в чем вахмистр Токарев дважды заверил, что готов. Заходили корнеты Арцимович и Бекетов, спрашивали то об одном, то о другом, а когда застали пропажу, то накинулись с вопросами: где, когда и сколько. Вопроса «с кем» не было; впрочем, поручик и на прочие вопросы отвечал лишь ухмылками, да поднимал брови все выше и выше, выслушивая фантастические предположения приятелей. Потом наступило утро, и гусары привычно отправились в арьегард армии, а девушки погрузились с «папа и мама» в карету и поехали за авангардом, лишившись трогательного слезного расставания. Уже 1 июля в Слуцке Багратион призвал к себе Платова и Новосельцева и тяжко признал:
— Обозы чрезвычайно нас тормозят, но и бросить их нельзя. У Романово на речке Морочь есть удобная позиция возле моста: встаньте там с артиллерией и упритесь дня на два. На вашу хитрость уповаю, Матвей Иванович, и гусарскую удаль, Александр Васильевич.
— Обережем имущество, Ваше Сиятельство, — заверил атаман, а полковник просто козырнул и оба покинули расположение штаба. Разведчики-казаки доложили Платову, что поляки уже в Тимковичах и теперь это конно-егерский полк под командой Пржебендовского. Ну и битых улан один эскадрон наберется.
— Небитые егеря значит, — усмехнулся Платов. — Это хорошо: им наши хитрости на практике еще неизвестны. И устроил засаду перед мостом в Романове. Гусар же отрядил во второй эшелон, за речкой, прикрывать свою артиллерийскую батарею. Ржевский позицией эскадрона нынче был доволен: речка хоть неширокая (50 метров), да глубокая, с ходу ее не форсируешь. В то же время пару бродов гусары разведали и сосредоточились как раз перед ними: и оборонить можно и в контратаку пойти. Ружьями теперь никто не пренебрегал, за них боролись и во взводе появилось еще 5 трофейных карабинов (после дела у Мира). Поручик сразу скомпановал гусар по двое (стрелок и заряжающий) и заставил отрабатывать соответствующие навыки — пока делать на позиции было нечего. Но вот чу! На дороге показалось облако пыли: то мчались к мосту казаки заманной сотни. Второе пыльное облако было куда больше: за ними гнались сотни три егерей, которые на скаку решили не стрелять.
Вот егеря миновали кладбище (слева) и рощицу (справа) и завидели вожделенный мост.
— Ура! — закричали поляки (да, да, у этих пшеков оказался наш природный клич!) и выхватили из ножен сабли.
— А-а, вашу мать! — заорали казаки, выскакивая из рощи и от кладбища и врезаясь пиками в атакующую колонну. Вновь поднялась жуткая пыль и крики, крики, крики… К чести егерей, им удалось все-таки организоваться, развернуть коней и рвануть назад по дороге.
А казаки припустили вдогон, выхватывая себе одиночные жертвы. К обеду они прискакали обратно, перебрались все на эту сторону речки и подожгли единственный мост. А через час к переправе подошла вся масса польских войск (полторы тысячи примерно) и стала рассредоточиваться по тому берегу для атаки. С нашего берега по ним начали постреливать — больше для острастки. Значительная часть этой стрельбы пришлась на взвод Ржевского.