— Ваше высокоблагородие! Вопрос жизни и смерти!
— А! Наш постоянный герой! Что Вы хотите от меня поручик?
— Позвольте отлучиться в Смоленск на два-три часа! Мне надо забрать оттуда двух человек — иначе они пропадут, погибнут!
— Что за люди? Впрочем, что я говорю: женщины, конечно. Но почему две? Ладно, скачите вместе со своим взводом: не хватало мне потерять лучшего бойца полка… Перейти через мост оказалось не так просто: он был запружен беженцами. Но повинуясь крикам поручика «Дорогу, дорогу! Срочное донесение в штаб обороны города!» люди все-таки подались в сторону и пропустили взвод пропыленных гусар. Оказавшись в городе, где здания то тут, то там пылали, а с южной стороны летели эпизодически ядра, гусары стали ежиться и поглядывать на своего командира с опаской: мол, куда ты завел нас, сумасшедший человек? Ржевский привстал на стременах, прикинул условно оптимальный путь на улицу Никольскую и, крикнув «Не робей ребята! Двум смертям не бывать, а одной не миновать!», поскакал вперед. В итоге им повезло: никого по пути ни ядром, ни горящей доской не задело и через четверть часа они оказались на Никольской. Каменный дом Баскаковых на первый взгляд был цел и не затронут пожаром, хотя соседний дом горел. Однако оказавшись перед его фасадом, Дмитрий обнаружил, что одно из окон выбито внутрь — вероятно, ядром. Он спрыгнул с трофейного коня, бросил повод Демидову и вбежал в дом. Разрушений в нем было полно, а обитателей не было: ни живых, ни мертвых. «Слава богу! — подумал Ржевский. — Успели уйти загодя», но вдруг увидел брызги крови на разодранном диване! С екающим сердцем он еще раз осмотрел комнаты в обоих этажах, нашел два баула с носильными вещами и фунтиками с какой-то пищей («не уехали, значит!»), потом выскочил через заднюю дверь в садик и поймал краем глаза мелькнувшую над кучкой свежей земли лопату. Подбежал к этой кучке и увидел, наконец, свою возлюбленную (живую, но изможденную), которая рыла какой-то ровик.
— Мила! — вскричал Ржевский. — Ты жива! Молодая женщина резко выпрямилась, ошалело посмотрела на гусара и вдруг осела в ровик, горько заплакав. Оказалось, что проклятое ядро убило ее Ясечку. И теперь она взялась ее хоронить.
— Я рою, рою, а земля эта не поддается! За два часа и десяти вершков не выкопала! Как я буду теперь без Ясечки жить?! Ты поможешь мне ее похоронить?
— Здесь мы ее хоронить не будем, — твердо сказал Ржевский. — Я со взводом, мы приехали за тобой. Сейчас я обо всем распоряжусь. Вскоре гусары тронулись в обратный путь, на котором Бог оборонил их еще раз. Тельце Яси, завернутое в покрывало, вез пред собой Денисов, а начавшая оживать Людмила сидела на чепраке перед Дмитрием, меж его сильных рук.
— Я так надеялась, что ты за нами приедешь, — горько жаловалась она в пути. — А ты не ехал и не ехал. Собираться мы взялись сегодня с утра, когда французы стали вдруг стрелять из пушек по городу. По обычным горожанам, по женщинам с детьми! Было очень страшно, тем более что деревянные дома начали загораться. Мы уже взялись за баулы, а тут Яське захотелось забрать думку из гостиной. Вдруг раздался вой, грохот и в гостиной что-то рухнуло. Я кинулась туда, а Ясечка лежит на диване с пробитым виском и уже не дышит! Проклятый Наполеон! Изображает себя самым галантным и образованным императором, но сеет смерть недрогнувшей рукой! Вы должны его покарать!
— И покараем, будь уверена, мое сокровище! — искренне произнес Ржевский. — Но куда ты все-таки поедешь? Путь на Киев отсюда перекрыт французами.
— Я не знаю, — сказала Людмила. — У меня есть, конечно, хорошие знакомые среди смолян и если их разыскать в потоке беженцев, то они должны мне помочь…
— Если бы да кабы, — поморщился Дмитрий. — Так не пойдет. Давай сделаем так: я напишу письмо своей матери, которая живет в Тверской губернии, недалеко от Ржева и владеет сельцом Борки, и она приветит тебя как родную. Ну, а закончится война, ты будешь вправе поступать как знаешь: либо вернешься сюда, к своему мужу (дай бог ему здоровья), либо дождешься моего тридцатилетия в Борках и станешь моей женой. Хорошо бы, конечно, тебе перед этим родить мне дите…