От слез, вздохов, всхлипываний у нее пресекся голос, и она умолкла, не в силах продолжать.
Я и сам плакал, вместо того, чтобы уговаривать и успокаивать ее. За слезы, которые она проливала из-за меня, я заплатил ей слезами. Она рыдала еще безутешней, чтобы вознаградить меня за мои рыдания; а так как мадам д'Ален была предобрая женщина и всякий, кто плакал, был уже одним этим оправдан в ее глазах,[30] она сразу перешла на нашу сторону, прослезилась от сочувствия к нашему горю, и виновником всех бед был признан священник.
– Полно плакать, успокойтесь, дорогая, – сказала она, подойдя к мадемуазель Абер. – Боже правый, как жаль, что я не знала всего этого раньше! Не унывайте, господин де Ля Валле, будьте мужественны, друг мой! Помогите мне успокоить милую мадемуазель Абер; как она убивается из-за глупых слов, которые я сказала не подумавши. Но кто мог знать? Священник, служитель божий, уверяет, что мадемуазель губит себя, выходя за вас замуж. Я поверила. Что прикажете делать? Кому же придет в голову, что у него есть свой резон, чтобы так негодовать? А насчет того, что иные любят подношеньица, в этом я нисколько не сомневаюсь; сегодня свечи, завтра кофе, послезавтра сахар. Еще бы! Да зачем далеко ходить: есть у меня приятельница, очень благочестивая дама, так она все время шлет ему на дом всякую всячину. Я вспомнила об этом, едва вы заговорили. Вы делали то же самое – и вот вам результат. Лучше поступайте, как я: потолковать о боге – это пожалуйста, сколько угодно; но насчет подарков, извините! Ко мне тоже наведываются трое, даже четверо из ихнего брата; что ж, я принимаю их хорошо; прошу покорно, сударь; благодарствуйте, сударыня; мы пьем чай, иногда обедаем, а затем – стройся по двое и марш! Парочка назидательных советов на прощанье, и – мое вам почтение! Зато я могу выйти замуж хоть двадцать раз вместо одного и нисколько не боюсь, что они будут недовольны. Утешьтесь, дорогая; в конце концов, в чем дело? Вы совершеннолетняя и вполне можете обвенчаться с господином де Ля Валле. Если не сегодня ночью, так завтра. Из-за одной ночи не стоит горевать! Я вам помогу, положитесь на меня. В самом деле, человек спас вам жизнь! Надо же бога помнить! Нет, нет, он должен стать вашим мужем. Если вы ему откажете, я первая буду вас порицать.
Не успела мадам д'Ален окончить свою речь, как мы услышали на лестнице шаги: это поднималась новая кухарка мадемуазель Абер (ее наняла служанка мадам д'Ален, о чем я забыл упомянуть[31]).
– Полно, дружок, – сказала вдова, ласково гладя по голове мадемуазель Абер, – сядемте за стол. Осушите слезы и не плачьте больше; придвиньте ей кресло, господин де Ля Валле, и покажите, какой вы веселый сотрапезник. Давайте ужинать; и ты тоже садись, девочка!
Приглашение относилось к Агате. Мадемуазель Агата не проронила ни словечка с той минуты, как ее мать возвратилась в комнату.
Беда, в которую мы попали, ничуть ее не тронула; сострадание к ближнему не было в числе ее слабостей. Она молчала лишь потому, что так ей удобнее было наблюдать за нами и посмеиваться, глядя на наши заплаканные физиономии. Я видел по ее лицу, что эта небольшая катавасия крайне забавляет ее и что она злорадствует, хотя и напускает на себя горестный вид.
Немало на свете таких людей: им приятнее, когда их друзья в печали, а не в радости; если у вас случилось что-нибудь хорошее, они поздравляют вас лишь по обязанности, но если вам плохо, они с удовольствием утешают вас.
30
Это рассуждение Мариво обычно сопоставляют со следующими словами из комедии Филиппа Нерико Детуша (1680–1754) «Гордец» (1732):
Заплачет женщина – другие ей вослед,
Как будто и на них излилось море бед.
(д. III, явл. 9)