Жена моя думала, что напомнила своему забывчивому супругу об этом визите; но если бы она о нем позабыла, я не преминул бы сам ей напомнить; мне не терпелось показаться госпоже де Ферваль в моем новом наряде. «Как я ей понравлюсь! – предвкушал я. – Теперь уже будет не то, что в первые разы».
Из дальнейшего вы узнаете, чем кончилась наша с нею встреча.
Часть четвертая
Итак, я отправился к госпоже де Ферваль. Во дворе оказался только один лакей; он и провел меня в покои дамы по узкой боковой лестнице, которую я в прошлый раз не заметил.
Сначала вышла горничная и сказала, что доложит хозяйке; вернувшись через минуту, она пригласила меня войти. Госпожа де Ферваль читала, лежа на софе и подперев голову рукой; на ней был очень изящный, но довольно небрежно накинутый пеньюар.
Прошу вас вообразить, что именно я увидел: юбка приоткрывала почти до колена стройную ногу (а ведь этим нельзя пренебрегать, когда судишь о женской красоте); к тому же одна из туфелек свалилась, обнаружив крошечную ступню, казавшуюся особенно прелестной в этом подобии наготы.
Я сразу заметил пленительную позу госпожи де Ферваль и впервые в жизни уразумел, что такое красивые женские ножки. До сих пор я этого не понимал, ибо, глядя на женщину, обращал внимание только на ее лицо и стан; теперь же мне стало ясно, что женская прелесть сказывается во всем. Конечно, я все еще был простым крестьянином: что значат четыре или пять месяцев, проведенных в Париже? Но есть вещи, которые постигаешь без светского опыта и утонченного воспитания; притом же прелести дамы отнюдь не прятались от моего взора. Достаточно иметь глаза, чтобы видеть, а я не был слеп.
Итак, я с удовольствием любовался этой милой ножкой, с которой свалилась туфелька.
Позднее мне нередко доводилось видеть подобные сцены, но никогда больше я не испытывал такого восторга, как в тот раз: ведь я понял их очарование впервые. Ничего не поделаешь, любое удовольствие от повторения приедается.
Войдя, я отвесил два или три поклона госпоже де Ферваль; думаю, она не обратила особого внимания на то, умею я или не умею изящно поклониться, ибо не требовала от меня благоприобретенных достоинств; ее больше интересовали природные мои качества, которые она могла теперь оценить лучше, чем прежде: их оттенял и подчеркивал мой новый наряд.
Видимо, она не ожидала, что я окажусь таким красивым мужчиной.
– Я не верю своим глазам! – воскликнула она с удивлением, слегка приподнимаясь на софе. – Вы ли это, Ля Валле? Не узнаю вас. Как похорошел! Нет, как похорошел! Подойдите сюда, дитя мое, сюда, поближе. Возьмите стул и садитесь. Какая стройная талия! Как на вас сидит камзол! Как этот мальчик изящно держит голову! А волосы! Право, для мужчины вы чересчур красивы! И притом ноги – совершенство! Вам надо учиться танцевать,[50] Ля Валле, не пренебрегайте этим. Садитесь же. Вы выглядите превосходно, – добавила она, притягивая меня за руку, чтобы усадить.
Я медлил, не решаясь сесть в ее присутствии.
– Да садитесь же! – повторила она дружеским тоном, как бы желая сказать: «Забудьте кто я, и не станем чиниться». – Знайте, большой младенец, я много о вас думала: ведь я люблю вас, вы же знаете.
И глаза ее пояснили, что это за любовь: «Да, я люблю вас и требую, чтобы вы отвечали мне тем же и были мне верны: вы поняли?»
– Увы, сударыня, – сказал я, преисполнившись тщеславного самодовольства и вместе с тем благодарности, – я боюсь, что полюблю вас слишком сильно, если вы не поостережетесь.
И с этими словами я бросился к руке, которую она не отняла, и стал покрывать ее поцелуями.
С минуту она молчала и только смотрела на меня; я слышал, что она учащенно дышит и даже как будто слегка вздыхает.
Я все еще стоял, склонившись к ее руке, когда она спросила:
– Так ты в самом деле любишь меня? А почему ты боишься полюбить меня слишком сильно? Что ты хотел этим сказать, Ля Валле?
– Я хотел сказать, что вы так прекрасны, так обворожительны (и я это чувствую и понимаю), что я боюсь полюбить вас не так, как мне дозволено.
– Право, Ля Валле, это похоже на признание в любви. – вздохнула она.
– Похоже, – ответил я, – да это оно и есть; я не в силах бороться с собой.
– Говори тише! – шепнула она. – Возможно, там подслушивает горничная (она кивнула на дверь в переднюю). – Ах, мальчик, ты сказал такую странную вещь… Неужели ты любишь меня?
– Увы, я так жалок и ничтожен. Осмелюсь ли еще раз сказать «да»?
50
В XVII и XVIII вв. умение танцевать считалось непременным качеством светского человека (еще мольеровский господин Журден нанимает учителя танцев). В XVIII в. в особняках знати довольно часто устраивались танцевальные вечера; на масленицу, во время карнавала они проходили каждый день. Танцевали обычно менуэт, который, благодаря своей медленности и плавности, считался наиболее «приличным» танцем; к концу века на смену менуэту пришла кадриль. Бывали, конечно, балы при Дворе, но особенной популярностью у парижан пользовались костюмированные балы в Опере (во время карнавала), где сходились представители различных слоев общества – и знатные аристократы, и простые буржуа.