Дораш, который считал, что глупо просто пить чай, если его можно пить со сладкой лепешкой, исправил это упущение. По-моему, степняк быстрее Ваена сообразил, какая проблема свалилась нам на голову. Все-таки пронаблюдал взросление сестричек и аналогию уловил. Налил себе чаю, подул, откусил от лепешки…Мда, личный пример в воспитании всегда был очень действенным.
Ну вот, хорошо. Теперь его надо переодеть и уложить, раз у него жар. Не тут-то было. Смысла в переодевании гость не видел и уходить с такой интересной кухни не желал. Он согрелся, подкрепился и жаждал общения. А у самого под халатом даже штанов не было.
Так начался мой персональный ад. Два битых часа Раштит подтверждал, что быть человеком совершенно не умеет. Мы перебрали все возможные тактильные ощущения. Опытным путем и по нескольку раз. Горячо, больно, щекотно, холодно гладко, колется, чешется, щиплет, твердо, шершаво…
Ваен с Дорашем наблюдали бы этот цирк и дальше, но я уловила, когда божонок начал испытывать непонятный дискомфорт и рекрутировала степняка на спецкурс в туалете. Все-таки, Дораш необыкновенный мальчик. При знакомстве был прям полудикий, а сейчас проявляет чудеса цивилизованности. Редкий характер у парня.
— Нина, — Ваен был зол, но говорил нарочито спокойно, — кого ты опять к нам притащила?
Так и хотелось ему напомнить, как я его самого притащила, точнее, он сам притащился, самовольно!
— Это Раштит, разве ты не понял?
Даже сквозь усталое отупение я удивилась реакции моего друга. Он пошатнулся даже сидя. И слов на дальнейшие вопросы у него не было, это мне повезло, да. Потому что у меня не было ни сил, ни голоса отвечать еще и на его вопросы.
— Бог? Но как?! — На это крик души ответила проявившаяся Сара.
— Ос-стань от нее! Устала! Потом. Да. Бог. Только как человек.
Хорошая моя, что я без тебя делала.
— Вама, я есть хочу, — жалобно проныл Дораш, и добавил вредненько, — лепешки кончились.
Ага, а в кладовку сходить, копченого мяска отрезать было никак, тут ведь пляски с бубнами, нельзя пропустить ни мгновения.
— Что такое “есть хочу”?
И как ответить на этот вопрос?
— Это когда вот тут, — степняк ткнул себя в район желудка кулаком, — вот так: н-Н-н-Н-н-Н-н, — заныл он, то возвышая, то понижая голос, — и больше ни о чем другом думать не можешь.
А ведь верно, обед мы пропустили, встречая гостя, а уже ужинать пора. Согреть горохового супа с копченостями и швырнуть на сковороду замаринованные с утра отбивные не проблема. Горох дорогущий, но ведь копчености! И даже белые сухарики имеются! Такой супец получился!
— Вама, а он теперь с нами будет? — Дораш наяривал ложкой явно рассчитывая на добавку, но нашел в себе силы указать на золотоволосое чудо.
— Думаю да, некоторое время. — Надо бы представить, хм, человека, но уместно ли? — Его зовут Тит, — ну я даю, самовольно переименовала бога, Ваен, который внезапно стал очень сдержанным, только бровь задрал.
А свежепереименованный бог и бровью не повел, он осваивал ложку и ему было нелегко. Тонкий длинный черенок выскальзывал из непривычной хватки. Жалко его стало, болеет ведь. Дала фарфоровую, местную, с короткой толстенькой ручкой, дело пошло. Тит ел, как заправский гурман, медленно, вдумчиво перекатывая на языке жидкое и инстинктивно жуя твердое. Ну, слава богу, хоть какие-то рефлексы воспитывать не надо. Не представляю, как бы я его учила жевать и глотать. Ой, а мне же его еще вкусам учить и запахам!
Вот тебе и “Баранкин, будь человеком!”
А зачем ложиться, а зачем одеяло, а почему менять на ночь одежду, а спать, это как? Ой, а почему рот открывается сам, а зачем это, зевать, не хочу кашель…
Язык уже заплетается, а вопросы не заканчиваются. Ваен принес мешочек с разогретой солью вместо грелки, отсыпьте ему боги удачи и здоровья.
— А зачем горячее, а почему на грудь, а… — не выдержала, прикрыла этот источник вопросов ладонью. Новые ощущения Титу понравились и он присмирел. Я бы спела колыбельную, да охрипла уже, поэтому просто тихонько гладила его по конопушкам. На постели засыпал почти взрослый парень, а я видела одинокого ребенка.
— Тит, Тишенька, — позвала еле слышно, — а ты сам себя полечить можешь?
— А люди могут? — последовал встречный совершенно нелогичный вопрос.