Инка ещё приложился к бутылке, недоверчиво покачал головой:
– Ну, не знаю… Это два заряда нашей «Берты». А если б их было, три? Четыре? Семь? И вот если по методу твоего дедушки, – поставить на паузу все семь зарядов, жахнуть как следует, то, наверное, такой взрыв получится, что и деревню раскурочит…
– Не раскурочит. Точнее, раскурочит саму «Берту», ты даже шевельнуться не успеешь. Дед говорил, что зажимать в стволе можно три заряда, не больше. Четыре уже опасно, а семь… Ну, сам понимаешь.
Тут из темноты за пределами полянки выполз Артур, в обнимку с тесно прижатой к груди тумбой барабана. Довольно улыбаясь, он присел на бревно и, установив барабан между скрещённых ног, начал несильно настукивать ладошками по натянутой коже.
– Ну всё, началось, – заворчал Инка. – Мика, а ты доставай свою свистульку, подыгрывай музыканту.
Мика и правда вытащил из-за пазухи свистульку и стал негромко посвистывать, чередуя короткие звуки одного тона с протяжными свистками другого. С учётом того, что и Артур чередовал ритм барабанной дроби, получалось интересно, – молодке во всяком случае явно нравилась музыка. Похлопывая в ладоши, она дополнила звучание, как бы разделяя размеренный ритм рождавших барабаном и свистком мелодии.
А потом и вовсе запела:
– Йаааааааээээнэ майлаааааааэне здоб лайнэ, скоп майнэ,
Вэээээймайлааааанэ адарак ва эйлаааааааайнэ.
Пино лайлалай и ва лайнэ, скоп майнэ,
От москав, ворт москав даринэ ат скав вэйрэйнэ
Йаааааааээээнэ майлаааааааэне здоб лайнэ, скоп майнэ…
Моментами протяжный, моментами рвущийся гортанный голос дикарки артикулировал, переливаясь на слогах, каким-то чудным образом. И оттого пение насыщалось тягучей, тёмной печалью, которая, казалось, поднималась из самых глубин женской неизведанной души.
Ни единого слова из этой песни не было понятно ни Мике, ни Инке, ни Артуру. Но они явно прониклись её настроением, прочувствовали, как в сочетании с нехитрой музыкой, в сбивающемся ритме и в удивительной магии этой ночи рождается ощущение тоски, отчуждённости и одиночества человека перед расстилающейся вокруг пустотой большого мира…
Артур, отвернув голову в сторону, кажется, плакал, а Мика хмуро и всё чаще, чаще прикладывался к бутылке.
* * *
Утром, с рассветом, уже все были на ногах. Пока дикая варила маисовую кашу над очагом, Мика с Инкой занимались густой массой сваренного за ночь клея. Перелив его в мятое, битое жестяное ведро, пробовали чуть ли не на зубок, оценивая силу клейкости. Наконец, Мика, удовлетворившись качеством получившейся жижи, весело присвистнул и заявил во всеуслышание:
– Значит, я решил – Добрыня сегодня жрать будет тут, с нами, на полянке. Это его последний завтрак, а значит…
Он не договорил, что это такое, «значит…», но было и не нужно, и так понятно всё. Только Инка заворчал глухо, в сторонку:
– Завтракать с нами, как же. Или нами, если почует недоброе…
Пока Мика с Артуром уходили за людоедом, молодка быстро разложила черпаком кашу по тарелкам, покрошив сверху мелкие кусочки фруктов. Для Добрыни она навалила в отдельную миску каши побольше, нашинковала туда припасённого с вечера мяса.
Добрыня, кажется, и правда почуял неладное. Нападать он ни на кого не стал, только глухо и как-то жалостливо заворчал, когда Мика ткнул его мордой в кашу.
– Ешь, чего ты, Добре? Смотри какая вкуснятина, побольше тебе положили сегодня, ешь давай.
Сами все завтракали в хмуром молчании, как будто преисполненные чувства важности от надвигающегося непредвиденного. Мика всё поглядывал в сторону Добрыни, который хоть и вылизал миску начисто, но лежал на полянке поодаль, настороженно приподняв лохматые уши.
Наконец, выпив две кружки крепкого чифира, Мика подытожил:
– Значит так. Пора собираться. С собой берём всё самое необходимое. Припасы, лишнюю одежду оставляем в лагере. Дробовики – тоже, но использовать без моей команды строго запрещается, что бы ни случилось. Теперь главное, – «Большая Берта» и людоед…
Инка с Артуром вывезли из шалаша на тачанке лазер. Едва глянув на него, Добрыня вскочил и недобро, глухо заворчал, да так, что Мике пришлось подсесть к нему на корточки, обнять и ласково успокаивать.
– Эх, быть беде…, – простонал Артур.
– А ты не ной, и беды не случится, – осадил его Инка, но сам как-то неловко, мрачно сплюнул в сторону.
Дикая, тоже ощущая что-то неладное, глупо возилась с посудой, бренчала котелком, ворочала палками и сухостоем в тлеющих углях.