«Надо же, — покачал он головой, — и что это на меня нашло?» Ковард уже собрался открыть рот, чтобы крикнуть «Эличка!» и извиниться (зачем портить друг другу настроение прямо с утра?), но передумал и, нервно выдавив из тюбика пену для бритья, густым слоем нанес ее на щеки.
Закончив с утренним моционом, Аркадий Францевич вышел в комнату и бросил строгий взгляд в сторону супруги, скромно и испуганно сидевшей бочком на небольшой тахте, явно не рассчитанной на ее габариты.
— Свободно! — зло буркнул он.
— Вот уже скажите пожалуйста, мы изволили обидеться! — Эльвира Павловна с трудом встала с тахты. — Надо же! Какие мы непростые и нежные!
Аркадий Францевич уже растерял весь боевой дух и мечтал только об одном — поскорее сбежать из дому.
Пока Эльвира под душем натирала свое пышное тело мыльной мочалкой, Ковард с армейской прытью облачился в свой рабочий костюм: черную рубашку, белый галстук-селедку, серый потертый пиджак классического кроя, который издалека смотрелся весьма прилично, и брюки, немного коротковатые, но почти новые.
Раз в полгода Эльвира Павловна носила рабочий костюм мужа в химчистку, а черную рубашку стирала не чаще двух раз в неделю. Вообще, Эльвира считала, что холеные мужчины привлекают внимание посторонних женщин, а это уж точно до добра не доведет.
— Эличка! У меня рубашка грязная, — иногда кричал своей супруге, принимающей утренний душ, Аркадий Францевич.
— Какая? — доносился голос супруги.
— Черная!
Эльвира Павловна не отвечала, и Ковард некоторое время стоял с рубашкой в руках, пристально рассматривая воротничок и манжеты.
— Не дури голову, Кадик, — выходя из душа с махровым полотенцем на голове, говорила жена. — Черное не может быть грязным. Оно ведь черное.
— Несвежая, — возражал Аркадий, поднося рубашку к носу.
— Вот и хорошо, — отвечала Эльвира Павловна, вытирая волосы. — Мужчина должен быть свиреп и вонюч.
Аркадий Францевич, не находя больше убедительных аргументов, со вздохом направлялся на кухню, чтобы засунуть в карман пиджака завернутый в газету бутерброд, который нарезала жена еще с вечера, проявляя таким образом супружескую заботу. Еще одно непреклонное убеждение Эльвиры Павловны: мужчина не должен быть голодным, иначе в нем пробуждается инстинкт охотника. Зачем охотники благородному семейству?
Но в этот день Аркадий Францевич покинул свой дом, даже не заглянув на кухню.
Глава 7
По дороге на работу
Каждое утро Ковард, выходя из подъезда, вдыхал полной грудью свежий воздух и независимо от времени года шел на работу пешком. Дорога, как правило, занимала не более пятнадцати минут. А так как Ковард выходил из дому за сорок пять минут до начала рабочего дня, то у него оставалось около получаса свободного времени, которое он тратил на игру в быстрые шахматы со своим молодым коллегой Даниилом Стригановым, а попросту Даником, недавним выпускником университета.
Был август. Но к большому удовольствию Аркадия Францевича, жара закончилась в июле, и это утро было прохладным. Гулявший в зеленых кронах деревьев порывистый ветерок напоминал о скором приближении осени. Раннюю осень Ковард любил особенно. В такие прохладные, но не холодные деньки ему казалось, что жизнь прекрасна и нет никаких причин для печали. Но сегодня на душе было тревожно: возможно, из-за ссоры с Эльвирой Павловной, возможно, из-за беспокойной ночи и неприятного сна, а возможно, просто по какой-то пока не известной причине.
Всегда по дороге на работу Ковард считал шаги. Зачем? Он и сам объяснить этого не мог. Видимо, зимой, в морозы этот недолгий путь от дома до работы хотелось пройти как можно быстрее, и тогда каждый шаг приближал тот желанный момент, когда можно спрятаться от холода в теплой лаборатории, включить электрочайник и расставить шахматные фигуры на доске.
Путем каждодневного эксперимента Ковард знал точное количество шагов от крыльца своего подъезда до крыльца мрачного серого трехэтажного здания с неброской официальной табличкой Институт генетики и паразитологии. Тысяча девятьсот тридцать семь.
Вот и сегодня он невольно считал шаги, хотя в голове помимо счета, словно суетливые пчелы, роились невнятные мысли.
«Эльвира стала невыносима… тридцать девять, сорок… что ж она все толстеет и толстеет? …пятьдесят два, пятьдесят три… интересно, какой у нее сейчас размер? …сто тридцать, сто тридцать один… детей у нас нет… сто восемьдесят семь… ой, только детей не хватало… триста пять, триста шесть… ничего в этой жизни не радует… четыреста девять… Даник опять будет играть какой-нибудь гамбит… шестьсот шестьдесят шесть…»