Я вышла из туалета и поняла, что обратно в холл не могу вернуться. Вот прямо сейчас никак не могу. Дверь на улицу была совсем рядом. Тут пахло хлоркой, старым чистым линолеумом и столовой. А на улице росли одуванчики и солнце светило ярко, как всегда бывает перед грозой.
Я решила, что обойду дом престарелых, а потом поднимусь обратно наверх.
Крыльцо было обычное, как у нас в школе: три ступеньки и пандус сбоку. И трава и забор — тоже как в школе или в детсаду. Клумбы, кусты, одуванчики.
За углом на канализационном люке стояли блюдечки с кашей. Как будто кто-то в куклы играл и забыл убрать посуду. Я не успела придумать до конца. Заметила, что от люка в разные стороны разбегаются кошки. Черно-белые и бело-рыжие. Пять или больше. Они были между собой похожи. Наверное, кошачья семья.
Сбоку от люка стоял стул, у него сиденье было обмотано байковым одеялом, а на спинке висела вязаная кофточка. Такой обжитой стул. Тоже, наверное, для кошек.
Было очень жарко, и цвела сирень. И у меня болела голова из-за слез и вообще из-за всего на свете. Я села на кошачий стул и стала смотреть на траву с одуванчиками. Было сонно и непонятно, как в тревожной сказке. Как у ВМ на кухне, когда Лилька правду про свою семью рассказала и никто не знал, что нам дальше делать.
А потом я услышала:
— Дочка, дочка!
И за моей спиной сирень зашуршала. Сразу стало как в триллере. Я обернулась очень быстро, чтобы не успеть испугаться.
Хотя ничего страшного не было. Ко мне шла бабулька в халатике и с блюдечком в руках. Она шла как-то боком. Будто она была фигуркой в часах-«кукушке» и у нее пружину заело. Такая мирная бабулька с седыми волосами. В ужастиках такие обычно оборачиваются монстрами.
Она снова сказала:
— Дочка!
Меня никто так никогда не называл. Особенно чужие бабушки. Я хотела встать и не могла. Чувствовала, что как будто сейчас усну. Со мной такое было после ГИА по инглишу. И в тот вечер, когда мы с мам помирились после смерти Марсика. Я подумала про колдовство. А бабулька сказала:
— Да я кошку зову. Ты сиди, сиди…
У меня в руках все еще была эта чертова гимнастерка, скрученная жгутом. Я ее запихала себе под мышку. Мне стыдно было перед этой бабулькой.
За маскарад и за то, что я сейчас ее место заняла.
А она на меня вообще не смотрела. Она звала кошку. А та сидела на оконном карнизе первого этажа и шипела. Забилась за решетку. Такая вредная кошка, бело-рыже-черная. Я ее потом как следует разглядела. Потому что бабулька начала мне про себя рассказывать, про свою жизнь. Она то меня дочкой называла, то кошку. Говорила, что у нее дома всю жизнь кошки жили. Я не помню, наверное, я спросила:
— А у вас дети есть?
Мне страшно было узнать ответ. Я думала, что она скажет, что дети были, но умерли. Или что есть и что они ее сами сдали в дом престарелых. А старушка вдруг хихикнула и даже мне подмигнула — а у нее оба глаза с розовыми белками были и смотрели мутно, как сквозь кривое толстое стекло.
— Да какие дети, миленькая моя? Я же ни девушкой никогда не была, ни женщиной. У меня же как в ту зиму всё перемерзло, так и всё.
И сказала, что они в войну с сестрой жили в деревне в прифронтовой полосе. Сперва в доме, а потом, когда его сожгли, — в землянке. И их в этой землянке так проморозило, что ни у нее, ни у сестры не могло быть детей. И что сестра потом замуж вышла за моряка. А сама бабулька на заводе работала, потом училась, а потом опять на заводе. Мне сперва интересно было, потом грустно, потом просто хотелось в туалет. И странно было слушать про войну просто так, не в актовом зале, не в классе и не от автора документального фильма. Я не знала, как дальше быть. Я даже не знала, что сказать.
А она говорит:
— Вот по телевизору реклама идет: «У нас ликвидация», — а мне, как услышу, так страшно всегда, дочка. У нас тогда про расстрел так говорили — «ликвидация».
Я не знала про такое. И что в таких случаях вообще говорить надо.
«Извините»?
Я сказала:
— Давайте я вам кошку сниму?
Подошла к окну и набросила на кошку гимнастерку.
Как будто я всю жизнь ловила кошек! Я не промахнулась. Но кошка из гимнастерки выпуталась и запрыгнула внутрь. Наверное, там была палата, я не знаю.
Мне показалось, что там что-то разбилось. Я испугалась, а старушка хихикнула. Как на уроке, когда кто-то пошутил. Я вспомнила рисунки финской художницы про старушек-веселушек. И поняла, что если сейчас начну хихикать, то просто лопну!