Кристи. Да, дам, клянусь тебе в этом всем святым, что есть на земле и на небе.
Вдова Куин. В таком случае мы никому ни слова не скажем о твоем старике, и Пегин так во веки веков и не узнает правды.
Кристи. А если он вздумает вернуться?
Вдова Куин. Мы будем клясться, что это какой-то помешанный, а не твой папаша. Я под присягой могла бы показать, что я видела нынче, как он бесновался на взморье.
Вбегают девушки.
Сусанна. Идем скорее на игры. Пегин сказала, что ты тоже с нашими будешь тягаться.
Сара Тэнзи. Прыжки через препятствия уже начались, и мы принесли тебе жокейский костюм, чтобы ты надел его для скачек на мулах.
Онор. Ну что же, идем?
Кристи. Если Пегин там внизу, я пойду.
Сара. Она тут на дорожке, потешается над Шанином Кьоу.
Кристи. Ну, так я сейчас иду к ней. (Убегает в сопровождении девушек.)
Вдова Куин. Ну, если в конце концов все это и плохо кончится, то все-таки это занятно, что некому будет его тогда пожалеть, кроме какой-то бедной вдовушки, вроде меня, что схоронила своих детей и сгубила своего муженька. (Уходит.)
Занавес
Действие третье
Та же декорация. В тот же день, ближе к вечеру. Входит Джимми, слегка подвыпивший.
Джимми (зовет). Пегин! (Подходит к двери в соседнюю комнату.) Пегин Майк! (Возвращается обратно на середину сцены.) Пегин!
Входит Филли, он также навеселе.
(Обращается к Филли.) Ты не видал ее?
Филли. Нет, не видал. Но я велел Шоону Кьоу запрячь осла в тележку и поехать за хозяином. (Пробует открыть ящики, но они все заперты.) Ну скотина же он, я скажу, — так нализаться на поминках по покойнику! И эта его чертова девка тоже хороша — все заперла. У самой только этот молокосос на уме, и ей на все наплевать, а ты тут хоть помирай от жажды, никому до тебя дела нет.
Джимми. И не удивительно, что она за ним бегает, — ведь он обыграл и дотла разорил банкомета в рулетке и жулика с его горошиной обставил, и в тире сразу в нос толстому болвану попал, и во всех играх, в прыжках, в скачках, в плясках — всюду как есть — оказался на первом месте! Везет же ему, скажу я тебе.
Филли. Ну уж, везет ему или нет, а заберут его обязательно. Ведь он двух слов сказать не может без того, чтобы не похвастаться тем, как он своего отца убивал и как он хватил его заступом.
Джимми. Не могут человека повесить за то, что он сам на себя наплетет, а отец его теперь, поди, давно уже сгнил.
Старик Мехоун медленно проходит мимо окна.
Филли. Ну, а предположим, кто-нибудь длинной лопатой будет выкапывать картошку на этом поле, и предположим, что он выкинет на свет божий две половинки разбитого черепа? Что тогда скажут газеты и судебные власти?
Джимми. А они скажут, что это череп какого-нибудь древнего датчанина, который утонул во время потопа.
Старик Мехоун входит, садится у двери и прислушивается.
Ты разве никогда не слыхал о черепах, которые показывают в Дублине? Они там выставлены в один ряд, точно синие кувшины на полке в Коннаутокой деревне.
Филли. И ты этому веришь?
Джимми (с задором). Еще бы, их один наш парень своими глазами видел, когда с полевых работ ливерпульским пароходом возвращался. «У них там, — рассказывал он, — целая выставка сделана, чтобы показать, какие большие люди раньше жили на свете. Там есть и белые черепа, и желтые, и совсем черные, некоторые со всеми зубами, а некоторые только с одним зубом во рту».
Филли. А может, это и правда, потому, когда я был мальчишкой, у нас было кладбище рядом с домом, и мы однажды отрыли останки человека, у которого бедренная кость была что твоя рука длиной. Страшилище это было, скажу тебе, и мы часто, бывало, по воскресеньям для смеху собирали его всего по костям, а кости у него были белые и блестящие, таких уж нигде на свете не увидишь.
Мехоун (встает). Нигде на свете, ты говоришь? А вот взгляни на этот череп и скажи мне, где ты второй такой найдешь, когда его со всего маху ударили заступом, а он только щербину дал.
Филли. Господи Иисусе! Кто же это тебя так угостил?
Мехоун (торжествующе). Никто как собственный сынок. Можешь ты этому поверить?