Эта минутка растянулась почти на год тюрьмы. Как Номадова, как Исаева, без всякой к тому надобности, а чтобы защитительную активность подследственного погасить, Армянина взяли под стражу. Имущество, конечно, по традиции было описано и вывезено.
Следствие это велось наиболее своеобразно. Следователь Букреева провела каскад такой тщательности обысков в больнице, в квартире и на затрапезнейшей даче главврача, словно хотела обнаружить там пятивалентный кислород. Академическая, вообще врачебная общественность Москвы и Невска стала было протестовать и требовать объяснений, но следствие в момент остудило общественность: кого вы поднимаетесь защищать? Вы, товарищи медицинские товарищи, были гражданственно слепы, полагая, что в лице главврача имеете интеллигента, скрупулезного честнягу, семьянина и всякого там инфекционистского вице-президента. А вот вам голая правда: под личиной вице-президента скрывался матерый хищник, сифилитик и гомосексуалист!
Общественность взвизгнула и откатилась. А следствие, в оправдание сказанного, провело ряд нелепых и чудовищных по оскорбительности действий в отношении многих ни в чем не повинных граждан. Действия эти, как и можно было предположить, дали нулевой результат, но знали-то об этом только оскорбленные граждане, а не общественность.
А потом пошли мелочи. На улице была арестована коммунист, множество лет депутат Агриппина Акимовна Краева, главбух больницы. Партбилет и депутатское удостоверение у нее без затей отняли, и три дня Агриппина Акимовна мыла туалеты в милиции: говори, что знаешь о злоупотреблениях главврача!
На второй день старики, родители Агриппины Акимовны, пришли к милиции: где наша дочка? Люди сказали — сюда ее повели.
— Пошли вон! — прогнал стариков офицер Кучковский (из органов милиции вскоре изгнанный). — Никого тут нету!
А через неделю, опять же по традиции и для вящей острастки, было описано имущество Агриппины Акимовны, вслед за тем конфискованное. Вот какое нажила она за всю жизнь имущество: два кольца и мопед для сына. Одно кольцо, за сто двадцать рублей, она в молодости сама себе подарила, другое, за сто пятьдесят, ей к сорокалетию подарили мать и отец.
Ну, и явились два бравых следователя к ректору медицинского института:
— Вы, конечно, будете отрицать, что сын главврача Армянина поступил сюда по блату?
(А как же иначе? Разве сдача сыном зачета по гистологии не находится в прямой связи с производительностью парового котла в больнице и диаметрами подземных больничных коммуникаций?)
Кстати, о коммуникациях. Уже вызрела у следствия идея пригнать в больницу экскаваторы, заголить подземные коммуникации. По наземным злодеяниям главврача дело у следствия не вытанцовывалось, может, вскроются подземные? И только тут и, к сожалению, только на этот счет раздался отрезвляющий голос из обкома КПСС:
— Вы, товарищи следователи, с экскаваторами идею оставьте! Разрыть вы разроете, расхолодите больницу, а засыпать кто будет?
Ах, с завышенным иногда пиететом мы относимся к следствию!
И когда появился в Невске корреспондент с официальным заданием — изучить историю больницы, категорически не пожелал встретиться с ним прокурор Невска. И когда (по рекомендации обкома) встреча корреспондента с прокурором Всесильевым все-таки состоялась, грозно сказал прокурор:
— Мне не нравится ваше пребывание в городе. Я не разрешу вам встретиться ни с кем из своих сотрудников, потому что это испортит им настроение. Кстати, напоминаю: ни один еще корреспондент центральной печати не выигрывал у прокуратуры Невска. Идет следствие, и вы не имеете права интересоваться обстоятельствами этого дела.
Однако по просьбе корреспондента показать нормативный или законодательный акт, запрещающий органам печати во время следствия, тем паче совершенно особого следствия, прояснять в самых общих пределах истину, ничего не показал прокурор Невска. Потому что в нашей стране нет таких актов.
Про методы же следователя Букреевой сказал прокурор Невска:
— Нормальные методы. Букреева — наступательный, зубастый следователь.
Так буквально и сказал: «зубастый».
— Но почему Букреева ЧЕТВЕРТЫЙ ГОД ведет следствие, есть люди, по микроскопическим поводам вызывавшиеся на допросы более тридцати раз, и нарушениям соцзаконности со стороны Букреевой не видно конца? Почему следствие, три года назад широко огласившее, что схвачен крупнейший государственный преступник, уже год топчется исключительно вокруг вопроса, откуда у главврача бак, установленный на дачной душевой будке? Что натягивает следствие, называя в протоколах найденный в саду обрезок алюминия (цена в детском магазине «Умелые руки» — от рубля двадцати до полутора рублей) «сложной профилированной конструкцией из алюминия»?
— Потому, — с казал прокурор Невска, — что из дела пропал том важнейших документов, изобличающих главврача.
— Где же он пропал?
— В тюрьме, во время допроса Армянина.
Помните, читатель, дело Номадова и сгорание в милиции всех документов? И из документов председателя колхоза Исаева, числящихся за прокуратурой, испарялись во множестве важнейшие документы. И вот опять тог же почерк?
— Каким же образом? — изумился корреспондент. — Подследственный перед допросом обыскивается. После допроса — тоже. В соответствии с этими процедурами при Армянине не обнаружено ничего. Остается гипноз? Сидя в тридцати сантиметрах от следователя прокуратуры. Армянин, до той поры гипнозом не владея, вверг следователя в длительное гипнотическое состояние и, натренировав учащенное жевание на тюремных горбушках, в один присест сжевал том уголовного дела в картонном переплете, со скрепками и тесемками?
Прокурор Невска Всесильев на это ничего не сказал и поднялся. А затем в Невске под председательством судьи Заниной состоялся суд, приговоривший главврача к одиннадцати годам лишения свободы в усиленном режиме, с конфискацией имущества, с запрещением после отбытия срока занимать руководящие должности. Плюс взыскание с главврача в пользу больницы семидесяти тысяч рублей. Плюс взыскание с него же шести тысяч в счет оплаты строительных экспертов, помогавших прокуратуре. Плюс взыскание с него же еще двух тысяч — в счет оплаты труда все тех же экспертов, помогавших суду.
Своим решением не обошел суд и бак на крыше дачной душевой будки, которому следствие уделило столько внимания. Последней строкой приговора суд разрешает оставить бак там, где он и стоит: на крыше душевой будки.
В жарком июне 1986 года, на пятом году следствия и суда, в Москве состоялся еще один суд, по кассационной жалобе главврача. Это был Верховный суд РСФСР.
В зале суда нельзя аплодировать, но хотелось этого больше, чем в концерте, скажем, с участием всех народных артистов СССР.
Три члена Верховного суда не признали убедительными доводы следствия и Невского горсуда против главного врача. Находя отдельные нарушения в методах хозяйствования главврача при строительстве областной больницы хозспособом, Верховный суд не усмотрел в действиях главврача личных корыстных мотивов. Верховный суд РСФСР отметил некомпетентность и тенденциозность экспертов по строительству, привлеченных прокуратурой. Так, много лет работающее здание приемного покоя, оснащенное главврачом даже видеотелефонами для контактов родителей с больными детьми, по заключению экспертов — чтобы создать видимость приписок у главврача — являет собой и на сегодня только коробку с полом и перекрытиями. Исходя из изложенного, Верховный суд РСФСР постановил: меру пресечения главврачу изменить на освобождение из-под стражи.
И всего только один абзац просится в дополнение к этому. Показательно. что в уголовных делах трех инициативных и предприимчивых руководителей, нужнейших нам людей, законность и ясность наступали только при выходе этих дел на: заместителя Генерального прокурора СССР; на заместителя министра внутренних дел СССР; на Верховный суд РСФСР. Но почему только так высоко и через такой долгий срок наступают законность и ясность?