– Вы по профессии…
– Вам не сказали? Частный детектив.
– Вот как?
– Да? – напомнил о себе Манн, потому что Кейсер надолго погрузился в раздумья.
– Нет, ничего, извините. Странно. Мне казалось, что мы будем говорить об Альберте.
– О Койпере? Разумеется, о ком же еще?
– Ну… Что может заинтересовать детектива в смерти бедняги Альберта?
– Вы тоже полагаете, что он умер от сердечного приступа?
– Так говорят все, – осторожно сказал Кейсер и слегка отодвинулся от стола – подошел молодой араб с тонкими, скорее не арабскими, а французскими усиками, и принялся расставлять тарелки, соусницы, хлебницу с только что выпеченными лепешками. Рыба выглядела очень аппетитно, картошка была именно такой, какую любил Манн, и когда, откупорив бутылки с «Хейнекеном», официант отошел, оба набросились на еду, не обращая друг на друга внимания.
– Господи, – сказал Манн, отдышавшись, – давно не получал такого удовольствия.
– Я же говорил… – пробормотал Кейсер, пережевывая остатки салата. – А если Альберт умер не от сердца, то от чего, по-вашему?
Будто и не было перерыва в разговоре! Он держал в уме эту фразу все время, пока тщательно прожевывал каждый кусочек рыбы?
– Всегда буду обедать только здесь, – сказал Манн. – Умер господин Койпер именно от сердца, это медицинский факт.
– Но вы только что сказали…
– Не только что. Двадцать минут назад.
– И пока ели рыбу, успели передумать?
– Скажите, Питер… Я могу вас так называть?
– Да, разумеется, – пожал плечами Кейсер.
– Скажите мне, Питер… Вы давно знакомы с Койпером?
– Лет пятнадцать.
– Он был хорошим художником?
Кейсер поднял на детектива удивленный взгляд.
– Да, безусловно, – сказал он. – Вы считаете иначе?
– Я не большой знаток живописи, – покачал головой Манн. – Если говорить правду, я в ней вообще ничего не понимаю. Если вы мне покажете неизвестные картины Рембрандта и Рубенса, я не смогу определить, кто из них автор.
– Тогда я не понимаю, – пробормотал Кейсер, – почему вы хотите говорить об Альберте, если… А, вот оно что! Вас наняли. Ну конечно! Как я сразу не догадался? Детектив. Я почему-то решил, что Альбертом вы заинтересовались не в силу своей профессии, а потому что… Любить искусство может кто угодно, верно? Детектив – человек, почему бы ему в нерабочее время… А вы… А на самом деле… Вот оно что…
Кейсер щелкнул пальцами, подскочил мальчик-официант, типограф что-то быстро сказал ему по-арабски, мальчик ответил, купюра, достоинства которой Манн не успел разглядеть, перекочевала из кошелька Кейсера в ладонь официанта, и тот исчез, будто надел шапку-невидимку.
– Извините, – сказал Кейсер, вставая. – Я совсем забыл, у меня много дел, пора ехать. Подвезти не предлагаю, еду за город. Всего хорошего, рад был познакомиться.
Манн доел рыбу в одиночестве, допил пиво, подозвал официанта и протянул ему двадцать гульденов.
– Другой господин заплатил за все, – мальчик не стал брать деньги, даже отступил на шаг, чтобы не предаться соблазну.
– Другой господин… – протянул Манн. – Ты его знаешь? Он здесь часто бывает?
Мальчишка, не искушенный в жизненных сложностях и не знавший еще, что не на каждый вопрос клиента нужно давать правдивый ответ, сказал:
– Часто, да. Раза четыре в неделю. Не по субботам и воскресеньям.
– Днем или вечером?
– Днем, господин. В обед.
– Очень хорошо, – Манн вложил купюру в ладонь мальчика. – Бери, я знаю, что мой друг уже заплатил. Это тебе.
– Спасибо, господин…
Вряд ли Кейсер имеет какое-то отношение к смерти Койпера, – думал Манн, выезжая к каналу Херенграахт. Ехал он в сторону своего офиса, но не уверен был, что доедет: надеялся, что его посетит какая-нибудь здравая мысль, и тогда он повернет в ту сторону, куда эта мысль его направит.
Кейсер готов был говорить о Койпере и его смерти с людьми искусства или даже с детективом, если детектив, как прочие смертные, увлекается живописью. А с детективом, расследующим дело о смерти художника, Кейсер говорить не пожелал. Есть что скрывать? Вряд ли, тогда типограф просто не подошел бы к Манну. А если скрывать ему нечего, почему он поторопился уйти? Ответ вроде бы очевиден: боится, что каким-либо образом всплывет дело семилетней давности.
Да? Дело давно забыто, никто – ни полиция, ни страховая компания – семь лет о нем не напоминал. Художник умер своей смертью. С чего Кейсеру бояться расследования?