К счастью, ремонт удалось закончить. Маневрируя на поле боя, отважные танкисты подбили еще 16 танков и два бронеавтомобиля врага. Оставался последний, осколочный, снаряд, когда танк загорелся от попадания термитного снаряда.
Три члена экипажа были убиты, пожар ликвидировать не удалось. Коновалов вместе с зампотехом, сняв с машины один из пулеметов, стали пробираться к своим.
На четвертые сутки, выбрав удобный момент, подползли к танковой колонне немцев, остановившейся на отдых. Зампотех ударами приклада убил немецкого танкиста, сидевшего у гусеницы, а лейтенант Коновалов, спрыгнув в танк, двумя выстрелами прикончил офицера и механика-водителя. Выстрелы в корпусе танка прозвучали глухо, и никто из немцев не поднял тревоги. Танкисты переоделись в немецкие комбинезоны и, не вызывая подозрения, отъехали метров на 500–600 от колонны. Обстреляв отдыхающих немцев и вызвав панику, скрылись в лесу и через некоторое время благополучно прибыли в расположение наших войск. Правда, здесь не обошлось без курьеза: радостно выскочивших из люков танкистов «взяли в плен» советские пехотинцы. Инцидент, конечно, вскоре был исчерпан, и, прибыв в свою часть, Коновалов еще месяц воевал на трофейной машине. Случай этот был не единичен. Известен эпизод, когда целая рота советских танкистов воевала на танках, захваченных у врага.
А вот что рассказал уже знакомый нам участник боев 1941 года Герой Советского Союза офицер-танкист Пенежко.
«Было собрано восемь немецких танков „Т-III“ и столько же экипажей из добровольцев. Оказалось, что Микита, не раз заявлявший, что у него „к технике душа горит“, уже успел освоить управление немецким танком. За полчаса он проинструктировал и проверил четыре экипажа.
Батальонный комиссар Новиков собрал командиров танков, назначенных в рейд. Объяснив задачу, он спросил:
— Кто даст совет, как лучше выполнить задание?
Общее мнение свелось к следующему: ни одного выстрела, прежде чем не включимся в танковые колонны немцев, команда на открытие огня — по выстрелу Новикова; каждый расстреляет с кормы ближайший немецкий танк, подойдя к нему вплотную: сигнал отхода подается длинными очередями трассирующих пуль из пулемета и зелеными ракетами в направлении, противоположном нашему отходу. Для того чтобы в темноте не спутать немецкие танки со своими и не перебить друг друга, уничтожить стоп-фонари, а на башнях машин поднять сигнальные флажки.
Нам надо въехать в Козин под видом немецкого подразделения. Люки у всех закрыты, за исключением танка Новикова. Наш командир высовывается из башни и кричит:
— Ферфлюхтер русиш швайн!
По движению, которое слышим во тьме, определяем, что мы у шоссе. Оно забито колоннами немецких танков, двигающихся из Козина в сторону Дубно. Гитлеровцы не обращают на нас внимания. Да разве может им, упоенным успехом своего наступления, прийти в голову, что окруженные советские войска отважатся на дерзкий ночной налет?
У Новикова за спиной вспыхнул зеленый сигнальный фонарик — „Внимание“, и наша колонна, повернув, медленно идет параллельно шоссе.
На мой танк кто-то вспрыгнул. Это Новиков, но голоса я его не узнаю — должно быть, от напряжения он говорит с каким-то странным присвистом.
— Вместе с задней машиной пристраивайся в хвост следующей колонны, наблюдай назад, увидишь — горит, бей с тыла к голове.
Соскочив с моего танка, он подбежал к следующей машине. После мне стало понятно внезапное решение Новикова. Он принял его, увидев, что фашисты идут ротными колоннами. Интервалы между ними позволяют нам незаметно для идущих сзади пристраиваться к идущим впереди. Но тогда, стоя у обочины шоссе, я думал только одно: „Скоро ли появится новая колонна, где она, проклятая?“
Такое напряжение, кажется, вот-вот что-то лопнет внутри, как перетянутая струна. Наконец слышу приближающийся от Козина шум. Вот она, эта колонна. Головная машина проходит мимо нас. Мой танк, стоящий у шоссе, может заинтересовать любого немецкого офицера проходящей мимо колонны. От этого не стоится на месте, приказываю медленно двигаться вдоль шоссе. Так и есть: кто-то уже заинтересовался нами. От шоссе наперерез нам бежит человек и машет фонариком: „Стоп“. Мелькает мысль: „Оглушить“. План возникает молниеносно, и в то же время я с ужасом думаю: „А если колонна остановится поджидать офицера?.. Что тогда?..“
Срывающимся от волнения голосом объясняю Никитину, что он должен делать, и этот широкоплечий волжанин, которому тесно в немецкой башне, выскочив из нее с молотком в руке на противоположную от подбегающего немца сторону, уже копается у гусеницы. Я пытаюсь ругать его по-немецки, но горло сжимают спазмы, приходится глотать слова. Подбегает немецкий офицер. Он мне кричит что-то, что — не пойму. Прикидываюсь, что мне мешает шум тарахтящих на шоссе танков, спрашиваю: „Вас? Вас?“ — а сам смотрю на Никитина и думаю: „Ну, дорогой, глуши скорее“. Тот продолжает сосредоточенно бить молотком по кормовой броне. Немец, махнув на меня рукой, направляется к нему. Я вижу, как рука офицера касается плеча моего башнера, стоящего к нему спиной, и в этот момент занесенный молот резко опускается не вперед, а назад, на голову врага.