Индейцы стояли молча. Мы вытащили из мешков несколько ножей, связки бус. Спасибо дону Марио, не новичку в этих местах. Он предвидел подобное развитие событий и посоветовал нам запастись всякой мелочью. Сейчас эти предметы могли спасти нам жизнь,
– Скажи им, Мако, что мы пришли с миром. В знак нашей дружбы мы дарим им эти вещи.
Я положил бусы и ножи на землю. Мако перевел мои слова. Вперед выступил индеец, ростом пониже, чем остальные, в его черных волосах мелькали седые нити, что свидетельствовало о более почтенном возрасте.
Он подобрал подарки, потом что-то затараторил на своем языке. Говорил он минут пять.
– Он сказал, – перевел Мако, – что белые демоны пойдут с ним. В поселке племени Большая Пальма будут решать их судьбу. Белым демонам нечего бояться. Их всего-навсего убьют, а может быть, оставят жить со всеми почестями в племени, поскольку белые демоны могут принести индейцам силу и счастье.
– С детства мечтал попасть на обед этим обезьянам! – воскликнул Генри и снова потянулся к ружью, но Адепт положил руку ему на плечо.
– Не надо. Мы идем с ними.
Хижины индейцев были похожи по форме на пчелиные ульи. У самой большой, которую отвели нам, круглосуточно стояла охрана, притом у одного охранника обязательно был подаренный нами нож, а у другого – моя шпага, которую я сдуру тащил через всю сельву. Дикари не знали права собственности, поэтому все наше оружие и снаряжение перекочевало к ним. Главный старейшина, тот самый седой индеец, теперь не снимал мою шляпу, у других старейшин на шеях висели отнятая у нас всякая мелочь. С мизинца Генри сорвали его любимое кольцо, от чего он едва не наделал глупостей. Когда пытались отнять гризрак, Мако, по просьбе Адепта, наплел, что эта вещь заключает в себе великое колдовство (так оно и было), убивающее непосвященных. После демонстрации фокуса с изображением, никто из индейцев на расстоянии двух метров не приближался к Генри. У меня даже создалось впечатление, что когда-то они видели нечто подобное. Правда, свободы у Генри после этого не прибавилось, но ему стали таскать всякие деликатесы, которыми не всегда баловали даже главу племени: копченых насекомых, жареное мясо, редкие фрукты, найденные где-то в глубинах сельвы.
Можно было попытаться бежать. Не думаю, что для нас было бы проблемой избавиться от охраны и под покровом ночи ускользнуть отсюда. Но без припасов и оружия смогли бы мы выжить в сельве? Да и погоня не заставила бы себя долго ждать. Пытаться здесь уйти от индейцев – сущее безумие. Нам оставалось лишь ждать решения своей судьбы.
Каждый день пребывания здесь можно было сравнить с ножом, который приставлен к горлу и постепенно все глубже вонзается в него.
– Дела наши осложняются, – сказал однажды вечером Адепт.
Мы сидели у хижины, наблюдая за тем, как индейцы пляшут вокруг грубо начерченного на земле изображения дикой свиньи и тычут в него копьями, тем самым призывая удачу в готовящейся охоте. Плясали они под барабан, по которому колотил низкорослый, толстый, с хитрыми и умными глазами человек неопределенного возраста, шаман духа Большой Пальмы, покровительствующей племени. На руке шамана красовался мой золотой браслет и отнятая у меня же пороховница.
– Почему дела осложняются? – осведомился я.
– Хранитель все крепче натягивает нить. Он уже почти здесь.
Меня будто что-то толкнуло в грудь. Я резко обернулся и увидел за деревьями силуэт черной птицы. Теперь пришла пора и мне во всей полноте почувствовать ее раскаленный и вместе с тем холодный взор. От него веяло пустотой и спокойствием, как от той пропасти, рядом с которой я очутился в ночь Черной Луны, когда стараниями Мудрых был вызван Торк. Тогда из объятий древнего бога мне удалось вырваться. Но сейчас дела обстояли куда хуже.
– Завтра испытание у дерева, – сдавленно произнес я.
– Думаю, Робгур как раз поспеет на него. И примет в нем самое деятельное участие, – заметил Адепт.
– И мы ничего не можем противопоставить ему?
– Я пытаюсь. Может быть, гризрак опять позволит нам оттянуть развязку…
Дикари ждали ночи половинной Луны, когда они общались с духом Большой Пальмы. И вот это время наступило. Приготовления начались с самого раннего утра. Нам принесли пищу, после чего индейцы тщательно закрыли вход в хижину. По их представлениям во время еды душа может вылететь у человека через рот, и, чтобы не дать ей улететь, нужно держать все выходы наглухо закрытыми. Если же приходится есть в походе, следует соблюдать множество ритуалов. Запрещено также смотреть на принимающего пищу человека, ибо, подсмотрев его душу, можно получить власть над ней. Я слышал, что в некоторых африканских племенах тот, кто видел, как ест король, предается жестокой казни.
Завтрак был чересчур обилен и разнообразен для этих краев.
– Похоже, они предпочитают есть белых людей, покрытых тонким слоем жира. Оно и понятно, я тоже люблю окорока, – не очень удачно сострил Генри.
– Ты слишком мрачен, – попенял ему я.
– Как пить дать – сожрут они нас. Ладно бы с голодухи, а то из-за каких-то своих глупых предрассудков. Меня как-то уже приговаривали к смерти в одном из милых уголков Азии. Однако это было простое четвертование. Но пойти кому-то на ужин – это уж чересчур! Нет, все-таки не верится, что человек может жрать человека. Для чего, им не хватает мяса обезьян?
– Дело не в пище, – произнес Мако.
– А в чем?
– Они считают поедание людей – вещью ужасающей.
– И чего?
– Они хотят устрашить духов своей жестокостью, чтобы заслужить их благосклонность.
– Мило.
– Не бойся, все будет нормально, – попытался успокоить Генри Адепт. Он был бледен, под глазами его залегли синие круги. Винер не спал всю ночь, ведя невидимую борьбу. И, по-моему, он проигрывал ее.
Я не ощущал страха. В одном человеке просто не может быть таких больших запасов его, чтобы обеспечить все ситуации, в которых мы оказывались за последнее время. Меня сковало оцепенение, равнодушие ко всему. Наконец-то мы встретимся со смертью. Нельзя столько времени играть с ней в прятки. От этой долгой игры жизнь становится бесцветной и пресной, все чувства перегорают.
Близился вечер, темнело.
Нас вывели из хижины, связали прочными веревками, изготовленными из лиан. Женщины, кроме старухи, несшей чашу с бело-зеленой жидкостью, остались в деревне, а мужчины с гиканьем тащили нас к месту суда. Часть индейцев была разукрашена в честь праздника затейливыми узорами. Нас покалывали в спину остриями копий, надо надеяться, не отравленными. Все это сопровождалось немелодичным, безобразным пением.
Вскоре мы очутились на небольшой поляне, очищенной от всякой растительности. В центре ее росла огромная пальма со стволом в несколько обхватов. Это было древнее могучее древо. Оно вобрало в себя силу веры и поклонения многих поколений индейцев этого племени. Нас усадили на краю поляны, сами дикари встали в круг. Песня, которую они завели, была еще менее благозвучной, чем предыдущая.
– По сравнению с воплями этих уродов то, что вытворял после бочонка рома боцман Люк на папашином корабле, звучало просто как пение ангельского хора, хотя его не раз обещали за подобное исполнение выбросить на корм рыбам, – скривился Генри.
– Ничего, – вздохнул я. – Скоро ты услышишь настоящий ангельский хор.
Адепт продолжал свою борьбу, сжав пальцы в кулак, прикрыв гризрак. Он еще на что-то надеялся. Между тем представление продолжалось.
Шаман приблизился к пальме и пал пред ней ниц, бормоча какие-то каркающие слова. Он был уверен, что в ней жил не только покровительствующий племени дух, но и души шаманов, его предшественников, Он знал, что когда он умрет, его дух тоже будет жить здесь, чтобы помогать людям племени, ограждать их от болезней, посылать им добычу, охранять от врагов и белых демонов.
И вот шаман поднялся, схватил копье и дротик, что-то прокричал диким голосом и начал изо всех сил колоть своим оружием воздух. Остальные индейцы последовали его примеру и яростно заработали дротиками. Они выглядели как толпа выпущенных на свободу буйных умалишенных, которым не нашлось место во французском приюте барона де Клербо – известного человеколюбца.