Такой вот человек был гостем Марии Шевчук. Бандеровский проводник начал велеречиво, с благодарностей.
— Хлопцы рассказывали, как ты им помогла… Дякую от имени провода!
— Почему хлопцы? Тебя что, не было?
— Ходили в рейд, оставалась здесь только часть наших, если б не ты — переловили бы их, как зайцев в силки. Вот сам пришел щиру подяку выразить.
Мария привычно проверила, плотно ли зашторено окно, поставила на стол глечик с молоком, окраец хлеба, положила чистый рушник.
Стась зорко осмотрел комнату, но взгляд его не нащупал ничего подозрительного. Он по-хозяйски — жалобно скрипнули половицы под тяжелым шагом — прошел к столу, присел на стул. Автомат проводник положил рядом.
— Садись и ты, — пригласил Марию.
— Я в своей хате, — ответила девушка, но покорно пристроилась на краешке стула. «Так и должно быть, — отметил Стась, — боится: побледнела, глаза неспокойно бегают, голос дрожит, вялый, беспомощный».
— Пришел, как и обещал, чтобы поговорить с тобой о том, что дорого каждому украинцу, — немного торжественно начал проводник. — Настоящему украинцу… — подчеркнул он.
— Может, не надо таких разговоров? — спросила Мария. — Не доведут они до добра, сердцем чувствую.
— Кто же тебя так напугал, дивчино? — Стась картинно откинулся на спинку стула. — Кто тебе внушил, будто с нами нельзя говорить откровенно? — В словах проводника звучало искреннее удивление; недоумение.
Мария глянула на него настороженно, нерешительно спросила:
— Ты в Данилу стрелял?
— Я, — подтвердил Стась.
— Ну вот, видишь, как получается: Данила на комсомольском собрании против вас выступал, ругал — ты и решил с ним спорить с помощью автомата.
— Данила враг наш, а с врагом один разговор — смерть.
— Вот я и думаю: скажу что-нибудь не так — ты и со мной поступишь, как с Данилой… Нет уж, как в таких случаях умные люди говорят: моя хата с краю…
— Так ты совсем другая — не ровня Даниле… Уже мои люди во всей округе знают, что ты мне жизнь спасла.
— Этого еще не хватало, — совсем приуныла Мария. — Теперь у меня только один выход: уезжать отсюда немедленно.
— С чего бы это? — удивился проводник. — Я ведь о твоей безопасности забочусь. А то вдруг какой-нибудь ретивый «боевик» надумает свести счеты с советской учительницей.
— Не надо было этого делать, Стась, — Мария сказала это твердо, уверенно. — Получилось так, что помогла я тебе… Так зачем же про то болтать по всей округе?
Стась недовольно поморщился, его, видно, обидел этот неожиданный выговор. Он хотел было сказать, что не сопливой девчонке учить его, прошедшего многолетнюю школу борьбы, конспирации, но сдержался, терпеливо объяснил:
— Знают только наши доверенные люди. Их к стенке ставь — слова не выдавишь. А предупредить следовало — действительно, могут не разобраться и отправить тебя на тот свет.
— За что? — Мария зябко передернула плечами, плотнее закуталась в широкий платок, накинутый на плечи. — Я ведь никому ничего плохого не сделала.
— Ты школой советской руководишь, комсомолкой являешься. — Стась многозначительно помолчал, потом строго спросил: — Чему детей учишь?
— Грамоте, вот чему.
— Не только. Наверное, рассказываешь им про Советскую власть, всякие коммунистические идеи ребятишкам вдалбливаешь…
— Учу их тому, что предусмотрено программами. — Девушка решительно встала, давая понять, что спорить на эти темы не хочет.
— Сядь! — потребовал проводник. — Наш разговор только начинается. Если ты любишь свою Отчизну, должна воспитывать у детей любовь к Украине.
Мария немного помедлила с ответом. Она отвернулась к окну, и лица ее не было видно. О чем думает дивчина? Может быть, о том, что там, за окном, Украина, поля ее, заводы, росистые разливы лугов, необъятные поля пшеницы, горы буковинские и степи таврийские?