— Ладно, — сказал он наконец. — Работаем мы с девяти до пяти, платить вам будем для начала две тысячи двести пятьдесят. В понедельник с утра начать сможете? Или вам надо какое-то время, чтобы привести дела в порядок.
Она широко раскрыла глаза. Тедди и вообразить не могла, что все разрешится так просто. Она буквально онемела, то есть она и так немая, но тут было нечто большее, словно мозги застыли, а способность к общению растворилась где-то в глубинах сознания.
— Вы ведь хотите получить эту работу? — снова улыбнулся Логан.
Она кивнула, взгляд ее зажегся неудержимой радостью, руки пришли в движение. Она хотела выразить свою признательность, но поняв вдруг, что он ее не понимает, бессильно опустила их на колени.
— Так как насчет понедельника? — переспросил он.
Она кивнула.
— Прекрасно. С нетерпением буду вас ожидать. — И Логан внезапно наклонился к ней: — Уверен, что мы сработаемся, — сказал он, и рука его вдруг оказалась у нее под юбкой. Она резко выпрямилась и от неожиданности на секунду застыла с широко раскрытыми глазами. Он сжал ей бедро.
— А вы как считаете, мисс Кор...
Она изо всех сил ударила его, вскочила с кресла и оскалив зубы, двинулась к нему, уже занеся руку для следующего удара. Он потирал челюсть, а в голубых глаза его читались боль и некоторое смущение. Внутри нее скапливались слова, они готовы были пролиться водопадом да только выговорить их она не могла и стояла, дрожа от ярости и готовясь еще раз врезать ему как следует.
— Ну что ж, тогда все, — с улыбкой сказал он.
Она уже поворачивалась, едва сдерживая слезы, когда по губам прочитала еще кое-что:
— Ты сама все испортила, чучело.
И это последнее слово принесло ей нестерпимую боль, словно ножом по сердцу.
Она вышла на улицу, и слезы текли и текли у нее по щекам, смешиваясь с дождем.
До троих Энни не дозвонилась, но пятеро, с кем удалось связаться, подтвердили, что они платят взносы в ГЦО. Остаток дня она провела в хождениях по адресам оставшихся. Двоих она так и не застала дома, но Анджела Феррари подтвердила, что она выступает за сохранение жизни и поддерживает не только ГЦО, но и союз «Право на жизнь». Было уже почти шесть вечера, когда Энни позвонила в квартиру Дженет Рейли. Дженет была последней и самой молодой, всего девятнадцать лет. Студентка колледжа, она жила с родителями и как раз только что вернулась домой с какого-то собрания.
Родители не обрадовались появлению Энни. Оба они работали и вошли в квартиру буквально за несколько минут до возвращения дочери, а тут в дверь звонят полицейские. Их дочь стала жертвой насилия тринадцатого сентября. Она и так натерпелась страха, считали они, куда уж больше, но оказалось, может быть и больше — одиннадцатого октября все повторилось. Страх теперь сделался постоянным спутником жизни. И им вовсе не хотелось, чтобы дочь снова отвечала на вопросы полиции. Пусть ее, да и их тоже, оставят в покое. Больше ничего не надо; они хотели захлопнуть дверь перед носом у Энни и согласились впустить ее только после обещания, что это в последний раз.
Дженет Рейли сказала, что она переводила небольшую сумму в организацию под названием «Главная Ценность Общества».
Энни ушла от Рейли в десять минут седьмого. Из автомата на углу она позвонила Вивьен Шаброн, единственной пока еще не опрошенной. Но телефон по-прежнему молчал. Ладно, неважно, теперь она с уверенностью может сказать, что восемь из девяти переводили те или иные суммы на счет ГЦО, и, наверное, Эйлин это надо знать. Она снова бросила монетку и набрала номер Мэри Холдингс. Телефон прозвонил десять раз. Никто не подошел.
Эйлин уже ушла ужинать.
Музыкант ходил от стола к столу, перебирая струны гитары и напевая мексиканские песни. Остановившись у столика Эйлин, он спел ей «Челиту». «Жизнерадостная мелодия», — подумала она. Когда она входила в ресторан, небо над головой покрывалось густыми облаками. Около четырех дождь перестал, но едва наступили сумерки, на небе снова сгустились грозовые тучи. А в четверть седьмого, когда она вышла из дома, из-за реки, из соседнего штата, уже доносились раскаты грома.
Она пила кофе. Часы на стене показывали двадцать минут восьмого, когда небо прорезала первая вспышка молнии, ярко осветив зашторенное окно, выходящее на улицу. Тут же раздался оглушительный удар грома; Эйлин уже вжала голову в плечи в ожидании его, но все равно вздрогнула от страха. И тут же яростно полил дождь. Он барабанил по окнам и заливал тротуар. Задул пронизывающий ветер. Эйлин зажгла сигарету и, допивая кофе, неторопливо выкурила ее. В половину восьмого она расплатилась по счету и пошла в гардероб взять плащ и зонтик.
Плащ принадлежал Мэри. Эйлин он был немного тесноват, но зато, наверное, знаком ему; если пойдет дождь, а скорее всего, так оно и будет, видимость сделается скверной, а ей вовсе не хотелось упустить его только потому, что он ее не увидит. Зонтик тоже принадлежал Мэри. Тонкотканая цветистая штуковина, скорее, для украшения, нежели для защиты, особенно, если природа бунтует, как сегодня. А вот боты были свои. Резиновые боты со свободным верхом. Потому она их и выбрала. К лодыжке правой ноги она прикрепила незаметный снаружи небольшой браунинг, запасной пистолет. А основной, 38 калибра, которым были вооружены все полицейские, она носила в кобуре слева под мышкой, так, чтобы было удобно быстро вытащить.
Она оставила гардеробщице на чай доллар, надела плащ, поправила кобуру и вышла на улицу через двойную застекленную дверь, на одной стороне которой было выведено «Очо», на другой — «Риос». Сейчас стекло было залито дождем, так что название едва угадывалось. Едва дверь за ней закрылась, как сверкнула молния. Эйлин поспешно отступила назад, переждала удар грома, и снова вышла на улицу, подняв над головой зонтик.