Вот только других заданий уже не будет. Вообще ничего не будет! Все эти связные — одноразового использования. Закончив дела с Алиной, я обязан условным кодом через нее же саму поставить «фирму» в известность о том, что связная больше мне не нужна. И ее немедленно спишут. К ней пошлют ликвидатора, и случится так, что еще одна симпатичная девочка станет жертвой маньяка… угодит под машину… выйдет из дому и не вернется. А я в тот же день получу другого связного.
Вот поэтому, а не только потому, что не хотел засветиться, я никогда не прибегал к услугам Алины и, как бы ни было трудно, старался выкручиваться сам. Не хотел я собственноручно подписывать ей приговор. Смертный приговор — без права на апелляцию.
Но деться некуда. Жизнь однажды загнала меня-в угол, поставила перед выбором: или я, или Алина. Естественно, я выбрал себя, свою ни разу не подмоченную за двенадцать лет репутацию надежного исполнителя. Два негодяя, от которых надо избавить мир; последняя акция, проведение которой поручено мне; моя лебединая песня — все это перевешивает пустую, никчемную жизнь одной незаметной девицы, о которой, возможно, никто даже и не подумает плакать.
Все это совершенно очевидно для Голоблада. Он профи, он смотрит на эти вещи именно так. И не иначе.
Но я же не Голоблад! Пивцов я, Пивцов! Модернизированный, усовершенствованный Пивцов, у которого, несмотря ни на что, остались кое-какие принципы. И кое-какие слабости. Одна из них — чувство жалости к этой несчастной Алине. И сомнения — так ли уж надо от нее избавляться? Пусть себе живет дальше. Выходит замуж, рожает детей, готовит обеды и гордится своим черным «поршем». Она же никому не будет мешать!
Нет, так нельзя! Нельзя расслабляться! Нельзя давать волю чувствам! Алина опасна! По инструкции ее надо списать! И чем быстрее, тем лучше!
Внутри меня отчаянно бились друг с другом два человека — профессионал Голоблад и выпускник истфака Пивцов. И ни один из них не мог одержать верх в этой схватке, где на кон была поставлена жизнь радостной, весело улыбающейся дурехи…
Вон, наверное, твой «мицубиси». — Дуреха медленно ехала вдоль ограды платной стоянки около СКК и высматривала мою машину. — А вон еще один, тоже белый. Господи, сколько их развелось. Правда, Слава?
— Останови здесь, я выйду.
Она послушно нажала на тормоз, и я приоткрыл свою дверцу.
— Алина, сегодня тебе будут звонить. Передай, что снаряжение я хочу забрать на двенадцатой точке. Запасной вариант — точка номер четыре. Я буду там завтра утром.
— Двенадцать — четыре, — чуть наклонив голову набок, она смотрела в мои глаза. — Я все передам. Ты позвонишь?
— Не знаю.
— Пожалуйста, позвони! — почти выкрикнула она мне вслед, когда я уже выбрался из машины.
— Не знаю. Давай уезжай.
Я действительно ничего не знал. Ничего-ничего. Во мне все еще продолжалась схватка между Пивцовым и Голобладом. И смертный приговор Алине пока еще не был подписан. Но в любую секунду…
Она не подозревала об этом. И, наверное, стремясь поразить меня тем, какая она лихая наездница, со скрипом сорвала «порш» с места и, перестроив его в левый ряд под самым носом у «татры», начала стремительно набирать скорость. Я проводил ее взглядом и не спеша пошел к проходной на стоянку.
По дороге домой я купил спортивный костюм и поздно вечером, когда на улицах стало поменьше народу, прихватил с собой Бакса и сорок минут бегал трусцой по зеленым дворам Сосновой Поляны. Результат тренировки поверг меня в ужас. Я даже представить не мог, что нахожусь в такой плохой форме. Пробежав со скоростью пешехода не более пяти километров, я задыхался и ничего не соображал от усталости. Меня скрючило набок, а в ушах гулко бухал звук моего сумасшедшего пульса. Если бы вдруг оказалось, что не работает лифт, я не смог бы найти в себе сил на то, чтобы подняться пешком на четвертый этаж.
Но лифт работал. Я благополучно дополз до квартиры и, заперев за собой дверь, первым делом схватил с телефонного столика почти полную пачку «Парламента» и вышвырнул ее в открытую форточку. Больше курева в доме не было. Одним широким жестом я сжег за собой мосты и, размышляя о том, что дней десять придется скрипеть зубами, отправился в душ.
Дней десять… Потом станет легче, и навязчивые мысли о сигарете оставят меня в покое. Я легко смогу пробегать не пять, а двадцать пять километров. Я превращусь из узника Бухенвальда в нормального мужика. Я сумею набрать хоть какое-то подобие формы, которая мне сейчас просто необходима. Все будет отлично… Вот только первые десять дней без табака — они для меня обернутся кошмаром. Я ожидал этого с трепетом. Но с другой, стороны, мне очень хотелось проверить, сумею ли я победить в этой схватке с самим собой и бросить курить.
Я выбрался из-под душа и, закутавшись в огромную махровую простыню, устроился в кресле около телефона. Бакс, роняя на ковер тягучие слюни, лежал у меня в ногах. На часах было полпервого ночи — для Татьяны детское время, — и я решил, что не помешало бы позвонить ей, узнать, как в мое отсутствие обстоят дела на улице Ленсовета.
— Отлично, — сообщила Татьяна, ответив на мой звонок. — У нас все хорошо. Правда… — она замялась. — Ладно. Расскажи лучше, как у тебя? Где шляешься?
У меня не было никакого желания мучить себя выдумыванием вранья, и я попробовал уйти от ответа. Но от Татьяны не так-то легко отделаться.
— Нет, все же скажи. — Она вцепилась в меня, как репейник в собаку. — Ты нашел себе бабу? Спонсоршу? Интересно, и кому ты можешь быть нужен? Какой-нибудь грязной бомжихе? Вы с ней живете в подвале? — Она не давала мне вставить ни слова. — На какие средства вы существуете? И куда ты дел очки? И зачем тебе паспорт?
Когда через десять минут фонтан вопросов иссек, я вздохнул с облегчением.
— Таня, — расскажи, как девчонки? Как твой новый муж?
— Муж… — Я представил, как Татьяна, стоя у телефона в коридоре нашей коммунальной квартиры, безнадежно махнула рукой. — Муж…объелся груш. Слава, у нас продолжаются не приятности с осетинами. Они просто посходили с ума. Впрочем, долго рассказывать.
— Время есть. Расскажи.
— Да нет… Ерунда… — замялась Татьяна. — Справимся сами. А тебя я прошу об одном. Ни под каким видом, ни трезвый, ни пьяный не появляйся здесь в ближайшее время. Ты можешь это мне обещать? А, Слава?
Я слишком хорошо знал Татьяну и был уверен, что никакой другой информации, кроме той, который она сочла нужным поделиться со мной, мне из нее не выжать. Ладно, узнаю все сам.
— Хорошо. Не появлюсь в ближайшее время, — разродился я обещанием, сознавая, что никогда его не сдержу. — Буду звонить.
— Конечно, звони. — Татьяне, кажется, не терпелось поскорее завершить разговор. — Слава, у тебя все? Уже поздно…
Мы попрощались, я положил трубку и долго сидел, откинувшись в кресло и сокрушаясь о том, что надумал бросить курить. Мозги без табачного допинга работали нехотя, упорно не желая придумывать, как же мне поудачнее встрять в войну с осетинами, которая разгоралась — я был в этом уверен — на улице Ленсовета. А может быть, не спешить и понаблюдать за ее развитием из-за угла? Пустить все на самотек и, дождавшись момента, ударить по противнику с тыла? Самым мерзким во всем этом было то, что я не ощущал себя «свободным агентом», вольным поступать так, как сочту нужным. Плотной сетью меня опутывала необходимость в первую очередь выполнить задание Голоблада, и двое чересчур деловых, которых я должен убрать, маячили передо мной на переднем плане, заслоняя собой и Татьяну, и дочек, и осетинов. Перетасовать что-то в этом раскладе я был не в силах. То, на что закодировал меня Голоблад, было по сути своей проклятьем, от которого, наплевав на все остальное, надо срочно избавиться. А чтобы избавиться от него, мне завтра (крайний срок — послезавтра) придется уехать из города на несколько дней. Или на пару недель? Или на месяц? Я точно не знал, у меня даже не было четкого плана действий. Но как бы ни затянулась командировка, а оставлять свою семью без присмотра я не хотел. Мало ли что может случиться.