Мужчина перестал улыбаться, и его лицо приобрело усталое выражение. А за круглыми очками были такие добрые-добрые глаза! Он казался совсем безобидным.
— Ты очень красивая. Жаль… Извини, дочка, это моя работа.
Длинный черный глушитель медленно пополз вверх, и Морковка, провожая его испуганным взглядом, осознала, что ей отмерены всего какие-то доли секунды.
Последнее, что она успела сделать в жизни, так это прикрыть ладошками смазливое личико и разрыдаться.
Свищ медленно отполз за валун. Его колотило. Он весь покрылся холодным потом. Но самым паршивым было то, что минуту назад на него остервенело набросился очередной приступ астмы. И стремительно набирал силу. А ингалятор остался в ящике кухонного стола.
Он постарался расслабиться и дышать глубоко и ровно. Вдох… Выдох… Еще один мучительный вдох… Надо было набраться сил и уматывать отсюда подальше. Домой. К ингалятору. К телефону.
Трясущейся рукой Свищ выдрал пучок травы, прикрыл бинокль — вернется за ним попозже, когда все чуточку успокоится — и, сипло втягивая в себя воздух, начал на карачках пробираться через заросли высокой травы. Шаг за шагом, метр за метром, вдох за вдохом. Мысленно проклиная нечистого, который попутал, заманил его сегодня сюда и втянул в эту историю. Безуспешно пытаясь избавиться от страшного видения: девочка, заслонившаяся от пистолета ладошками, и убийца, хладнокровно нажимающий на курок. И два красныхрезиновых сапога — как пятно крови на фоне изумрудной травы.
Вдох… Выдох… Еще один вдох… Такого сильного приступа у него еще не было. Вообще приступов не было с тех пор, как весной он провел больше месяца в окружном госпитале на отделении пульмонологии. Вот потому и не захватил с собой ингалятор, — кто же мог знать! О Господи, кто же мог знать!
Свищ отполз уже достаточно далеко — туда, где его не мог заметить лысый убийца, и можно было подниматься с карачеков. Но на это почему-то не нашлось сил. Стоило оторвать от земли руки, как его покачнуло и опрокинуло на бок. Вдох… Выдох… Вдох… Свищ перевернулся на живот и попытался ползти. И сразу понял, что уже мертв. Ему никогда не добраться до дома. Приступ астмы уже одержал победу. Легкую, стремительную победу за какие-то десять минут. И сейчас просто добивает свою поверженную наземь жертву. Вдох… Выдох… Вдох…
Перед глазами плыли розовые круги. Воздуха, которого удавалось втянуть в себя, катастрофически не хватало. А до дома, до спасительного ингалятора оставалось всего каких-то сто пятьдесят метров — все равно что миллионы световых лет до ближайшей галактики. Которые никогда не преодолеть. Которые разделяют две категории: «Ж» и «С» — жизнь и смерть. И безжалостно прижимают Александра Степановича Свища к «С», вдавливают в него так, что не хватает дыхания…Не вздохнуть!.. Не вздохнуть!.. И смерть обволакивает его… Не вздохнуть!.. Жадно заглатывает… Не вздохнуть!.. Лицо синеет, и скрюченные пальцы впиваются в землю… Такого страшного приступа еще не было!!! Всего в ста пятидесяти метрах от дома! В ста пятидесяти метрах от ингалятора!..
За несколько секунд до того, как бывший Пяльмский участковый Александр Степанович Свищ скончался от приступа астмы, розовые круги у него перед глазами расступились и за ними, словно из зерен мозаики, сложилась яркая красочная картина: девочка, стоящая на коленях, закрывает лицо ладошками, а в них упирается черный глушитель. А рядом два красных резиновых сапога — как пятно крови на фоне изумрудной травы.
Лысый мужчина в очках вернулся к карьеру через час. Он нес лопату с телескопическим дюралевым черенком. Такой игрушкой не очень-то поковыряешь глину, но для того, чтобы выкопать на дне карьера могилу, она годилась, как нельзя лучше. Песок подавайся легко, и уже через сорок минут мужчина, отирая с лысины пот, выбрался из глубокой ямы и начал перетаскивать в нее трупы. Туда же он бросил недопитую бутылочку самогона, обгрызенный батон колбасы и два резиновых сапога. Потом торопливо засыпал могилу и внимательно огляделся, — не забыл ли чего? Сложил черенок лопаты, трижды перекрестился и заспешил в сторону Пяльмы — туда, где оставил свою машину. Где собирался всю ночь наблюдать за домом, в котором остановился Никита — или совсем не Никита? — в надежде отыскать ответы хоть на некоторые вопросы, которые сейчас распирают головы больших чинов из Интеллиджеит Сервис — тех, что занимаютсявосточно-славянским сектором. В котором последние дни происходит что-то неладное.
В свою вторую поездку к острову Кезамаа я на этот раз отправился на «макаке». Славная баба Маруся не поленилась подняться в четыре утра и накормила меня плотным завтраком. Она набила противогазную сумку горячими пирожками, добавила к ним две поллитровых бутылочки с молоком, а когда я уже отъезжал на мотоцикле от дома, то заметил в зеркало, как милая старушка проворно крестит мне спину. Я даже расчувствовался и шмыгнул носом: «Баба Маруся, я очень тебя люблю!»
Накануне я предупредил, что собираюсь уехать на целый день, а возможно, даже и заночую в лесу. Удивительно, но мое заявление не вызвало никакой бурной реакции. Никто не охал и не качал головой. В лесу так в лесу. Наверное, бабе Марусе уже приходилось встречаться с подобными безбашенными дачниками.
Алину еще вечером я отправил в Медвежьегорск, очень надеясь на то, что там ей удастся найти какой-нибудь постоялый двор. Или снять комнату у старушки. Всего-то на пару ночей. Потом должен был появиться я, и мы бы поехали в Питер…
Я выбрался на Большую Озерную и протрещал мимо закрытого павильона «Мясо-Маркет-Колбасы», На проезжей части около тротуара валялся обрезок доски, который служил буфером между магнитами и который я вчера забыл под «Уазиком». Я улыбнулся ему, словно доброму знакомому.
…С Алиной мы договорились, что, начиная с сегодняшнего полудня, она каждый четный час будет ждать меня у Медвежьегорского узла связи. В двенадцать… в два часа дня… в четыре… С перерывом на ночь с десяти до восьми, хотя я очень рассчитывал на то, что появлюсь там сегодня вечером. А в это время Йозепа Кезамаа черти уже будут волочить в ад. Или он будет стучаться во врата рая? Возможно и это. Кто его знает, безногого академика? У подобных типов везде есть связи.
Я свернул под погнутый знак и покатил по военной дороге. На маленьком «Минске» мне это удавалось не в пример быстрее, чем на «Москвиче». Снова навстречу не попалось ни единой машины, ни одного человека. Мне продолжало везти. Уже через пятьдесят минут я проскочил мимо заросшей дорожки, по которой углублялся в лес неделю назад. На этот раз проблема того, где спрятать свой транспорт, не стояла настолько остро, и я даже рассчитывал выехать на мотоцикле прямо к своему лагерю.
Когда по моим расчетам пора было сворачивать с военной дороги в направлении озера, мне, как нельзя более кстати подвернулась узенькая тропа, вернее, слабое подобие тропы, и я ничтоже сумняшеся, свернул на нее. Но уже через сто метров тропа растворилась во мху, и началась полоса бездорожья — корни, ветки и сосны. Хорошо хоть, пришлось пробираться всего лишь через редкий сосновый бор.
Со скоростью чуть большей, чем у старушки, гуляющей в парке, я доехал до озера к восьми утра. Нахально выкатил на самый берег, посокрушался, что озеро снова укутано туманом, несмотря на то, что уже давно встало солнце, и порулил назад в лес, отыскивая место, где спрятать «Минск».
Свой лагерь я нашел в полном порядке, хотя, если честно, беспокоился за него, вспоминая истории о любопытных медведях, которые просто не могут жить без того, чтобы не разворошить оставленный охотниками рюкзак или не растерзать покинутую на пару часов палатку. Но, похоже, всех медведей здесь давно съели или пересажали по зоопаркам.