Головная боль он этих невесёлых мыслей только усилилась, и Константин поспешно пошёл прочь от своего шатра, двигаясь без особой цели – куда глаза глядят. Претор[14] сделал знак своим людям, и двое телохранителей последовали за Константином, выдерживая почтительное расстояние в десять шагов.
«Что ж, – думал август Константин, выходя за пределы лагерного форума, – даже если мне сегодня или завтра суждено погибнуть, я могу умирать в уверенности: я сделал всё, что мог, чтобы вернуть в Империю мир и порядок. И Рим ещё долго будет вспоминать меня и моих легионеров».
Выйдя на «главную улицу»[15] лагеря, Константин поколебался и направился к «северным воротам». Встречные легионеры приветствовали его радостными возгласами, и он кивал им с достоинством подлинного цезаря.
Почти у самых «ворот» август повстречал небольшой отряд готов. Эти простые, грубоватые и бесхитростные люди, родом с севера, оказались прекрасными солдатами. Именно они, встав плечом к плечу с галлами, остановили Руриция, когда он шёл к Вероне с подкреплением, и не позволили снять осаду. Львиная доля всех побед принадлежит им. Константин когда-то опасался, что готы, по происхождению и по образу жизни считающиеся варварами, не научатся блюсти воинскую дисциплину, после первого же успеха разбегутся по захваченной территории, грабя, насилуя, убивая, и был приятно удивлён, когда наёмники не проявили ни малейшей охоты к мародёрству.
«О, мои верные готы!» – подумал август, с приливом несвойственной ему нежности разглядывая приближающийся отряд.
Что-то задело его, какое-то несоответствие, и он присмотрелся к отряду повнимательнее. Да, глаза его не обманули: среди пёстрых кафтанов, которые в армии Константина носили только готы, выделялась длинная белая туника, поверх которой была надета зелёная пенула без капюшона, расшитая красными крестами, – с отрядом шёл христианский священник. Точнее, не шёл, а его вели. Причём, довольно грубо – подталкивая древком копья в спину.
Завидев Константина, отряд готов остановился.
– Да здравствует август! – рявкнул старший из них, и остальные подтянули животы, хотя и остались стоять кучей, словно малообразованные новобранцы.
– Кто это такой? – спросил Константин, указывая на священника. – Как он оказался среди вас?
С трудом подбирая латинские слова, старший из готов доложил, что его отряд совершал вылазку в направлении лагеря «пса Максенция», и этот «италик» сдался им в плен, чтобы «побеседовать с августом».
«Италик» в облачении христианского священника держался гордо. Несмотря на свежую ссадину на смуглом лице и разорванный рукав – готы его помяли по своей привычке, – «италик» выглядел бодрым и уверенным в себе.
«Лазутчик? – подумал о нём Константин. – Но почему тогда он оделся столь заметно? А может быть, это посол Максенция? Максенций считает, что я не трону христианина, ведь христиане отказываются принимать участие в войнах, по какой бы причине они не велись? Но что может предложить мне посол Максенция? На мирное соглашение я не пойду, и он это знает. Или он решил сдаться и открыть мне ворота Рима? Имея под своим началом двенадцать свежих легионов и хорошо укреплённую позицию? Невозможно поверить! Тем более, он догадывается, что я сделаю с ним и с его семьёй, когда войду в Рим…»
Так и не сумев подыскать версию, которая разумно объясняла бы появление в походном лагере христианского священника, но тем раззадорив собственное любопытство, Константин подошёл к «италику» и спросил:
– Кто ты? Откуда? И о чём ты хотел со мной поговорить?
Один из готов вытолкнул священника вперёд. Тот оправил полы пенулы и произнёс:
– Приветствую вас, великий август! Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.
– Для этого есть основания?
– Да. То, что я сообщу, очень важно не только для меня, но и для вас.
– Пока я в этом не уверен.
Священник смотрел прямо и выглядел искренним. О чём же он хочет говорить? Любопытство Константина возрастало, но на то он и август, чтобы уметь не проявлять своих истинных чувств ни при каких обстоятельствах.
– Христиане Италии знают, – сказал священник, – что вы, великий август, терпимо относитесь к любой форме вероисповедания, не делая ни для кого исключения. В отличие от августа Максенция…
Что-то начинало проясняться, и Константин с удивлением покачал головой.
– Идите! – приказал он готам. – Вы хорошо справились со своим делом. Передайте казначею, что я велел вознаградить вас.
Готы радостно зашумели, и их словно ветром сдуло. Телохранители остались на месте, но за пределами слышимости.
– Говори, – обратился Константин к священнику.
– Христиане также знают, – продолжил священник, – в каком трудном положении вы находитесь. Август Максенций собрал все свои силы против вас. Преимущество на его стороне. Но это мнимое преимущество.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что христиане Рима ждут вас. И готовы выступить на вашей стороне.
– Вы готовы взять в руки оружие и драться за меня?! – Константин был сильно удивлён.
– Да, – кротко отвечал священник.
– Но ведь до сих пор вы отказывались нести военную службу!
– Не думайте, что нам легко далось это решение. На Соборе мы долго обсуждали его. Были и сомневающиеся, были и противники. Но решение принято, и мы будем сражаться за вас.
– А как же одна из ваших заповедей – «Не убий»? – поинтересовался Константин.
– Вы осведомлены о наших заповедях? – впервые за время беседы священник растерялся.
– Да, осведомлён. Ведь моя мать, Елена, – христианка.
– Тогда вы должны знать, что мы, христиане, верим в божественное предначертание. Если человек, идущий за Христом, должен кого-то убить, значит, это делается во имя Божье и по воле Его, и этот грех будет прощён, когда наступит Царствие небесное.
– Мне это непонятно, – заявил Константин. – Я привык думать, что если человек идёт на войну, он должен забыть любые заповеди.
Священник молчал. Не выдержав испытующего взгляда Константина, он опустил глаза.
«А ты, пожалуй, из сомневающихся, – подумал август, – что, впрочем, не мешает тебе выполнять волю Собора».
– Но в конце концов это ваше дело, – сказал Константин вслух. – Не мне, а вам отвечать перед лицом своего бога. Сколько солдат христиане могут выставить против Максенция?
– Триста сотен. Со своим оружием.
Константин не поверил своим ушам, но переспрашивать не стал. Мысли его понеслись вскачь, обгоняя друг друга, и он даже не заметил, как разом, словно её никогда не было, исчезла головная боль.
«Пять легионов! Это же пять легионов! Целая армия!»
Однако в душу августа тут же закралось подозрение, что подпортило триумф от предощущения скорой победы.
– Как я могу верить твоим словам? – спросил Константин. – А если ты подослан Максенцием?
– Подсылать меня у августа Максенция нет причин, – возразил священник, он снова смотрел в глаза. – Максенций абсолютно уверен в победе. К тому же ни один настоящий христианин не согласился бы помогать ему, ведь он – наш рьяный гонитель.
– Откуда мне знать, настоящий ты христианин или только называешь себя таковым?
Лицо священника омрачилось, он воспринял слова августа как отказ, однако Константин поднял руку, показывая, что не закончил:
– Но я готов поверить твоим словам. Тем более, что у меня всегда будет возможность отомстить за предательство, а отомщу я жестоко. Сейчас меня беспокоит другое: я не знаю, что за солдаты получатся из христиан. Не побегут ли они в самый ответственный момент сражения? Не сдадутся ли?
– Мы предвидели ваш вопрос, – отозвался священник.
Он покопался в складках своей причудливой одежды и извлёк некий тёмный предмет, в котором август без труда опознал наконечник копья.
15
Римский походный лагерь строился по образцу самого Рима, поэтому основные проходы в нём назывались «улицами», а центральная часть – «форумом».