– А вы как же в обычной одежде? – поинтересовался я. Вряд ли этот бедно одетый человек может позволить себе лишиться премии.
– Я не в счет, – снова улыбнулся мужчина. – Наш отдел за проходной сидит, нам вроде как можно пока.
Мы замолчали, часы показывали, что ждем мы уже минут сорок. Дамочки все так же суетились по коридору. Они, пожалуй, могли бы связаться со своим начальником и просто отдать мне подшивки газет, но никто не удосужился даже спросить, по какому мы вопросу.
Меня это начинало бесить.
Как будто прочитав мои мысли, мой вынужденный визави со вздохом проговорил:
– Что поделаешь. Небожители.
– Они все из юридического отдела? Я правильно понимаю? – уточнил я, показав на дверь приемной, откуда как раз просачивалась очередная крутобедрая мадам в обтягивающем черном мини и пошлых фиолетовых ботфортах по середину бедра.
– Из юридического цветника, – мягко улыбнулся Мальчик-Нос.
– Девушка, – окликнул я очередную мадам.
«Чик-трак» – щелкнул за ней замок, и девушка припустила по коридору.
– Девушка, девушка, можно вас? Стойте! – Я даже погнался было следом, но она мгновенно свернула в какой-то аппендикс, где перед моим носом с грохотом хлопнула дверь с огромной буквой Ж.
– Если б со мной так обращались, я б тоже профсоюз организовал, – пробормотал я в сердцах и заметил, что глаза Мальчика-Носа ярко блеснули.
– А вы откуда? – поинтересовался он, рассматривая меня внимательнее.
– Я документы только забрать.
– Для суда?
– Типа того, меня попросили – тяжелые.
– Документы? – удивился мужчина.
– Газеты.
Мужчина показал в широкой улыбке неухоженные зубы курильщика.
– Понял, понял, тогда все понял.
Мы снова помолчали, но мне уже стало интересно, что именно понял носатый человек и чему так широко улыбался.
– А профсоюзную газету на заводе читают? – поинтересовался я.
– Здесь два профсоюза и две газеты, – снова расплылся в улыбке Мальчик-Нос и задорно подмигнул мне (мол, ну ты понимаешь). – У независимого профсоюза своя газета, у заводского профсоюза – другая, зависимая. Вы про какую спрашиваете?
– Про независимую.
– Вот смотрите, я вам попытаюсь на примере показать. – Мужчина немного придвинулся, брюки натянулись на коленях, обнажив тощие белые лодыжки, сквозь кожу которых просвечивали вены и сетки кровеносных сосудов. Я подумал, что ошибся в возрасте, – мужчина был, несомненно, старше сорока: сорок пять, быть может, и все пятьдесят. Молодили его, безусловно, глаза – яркие, большие, распахнутые, как у ребенка. Он продолжал: – В независимой газете завтра напишут, что юридический отдел сегодня саботировал работу. Что по причине отсутствия начальника отдела персонал забаррикадировался в комнате и застопорил поток обращений. А в правильной газете напишут, что начальник юридического отдела сегодня где-нибудь чем-нибудь награждался или где-нибудь выступал, докладывая об успехах в отрасли и трам-пам-пам. Вы бы какую газету стали читать?
– Не только читать, я и написать уже кое-что имею, – с раздражением проговорил я. – В независимую газету, само собой!
– Ну вот, вы же сами все понимаете, – вздохнул человек и устало прикрыл глаза.
Думая, что разговор окончен, я лениво гонял по экрану телефона новостную ленту, когда мужчина вдруг очнулся и проговорил тихо, отчетливо, уже без всякой улыбки.
– С людьми как с дурачками. Каждый день аварии, инциденты, ремонты, простои, системы летят, травматизм, качества никакого, зарплаты снижаются, а руководство только и ищет, за что бы работников премии лишить. Но у нас все хорошо, прекрасная маркиза! Только победные реляции. В руководстве одни трутни, нувориши или просто идиоты, а слова сказать нельзя. Ты им слово, они тебе: «за забор!» или «на удобрения пойдешь!».
– На удобрения пойдешь? – От удивления я даже переспросил, хотя все прекрасно расслышал.
– Ну да. – Мальчик-Нос поморщился, как от неприятного воспоминания. – У нас самый вредный цех – это цех фасовки удобрений. Другие цеха еще худо-бедно перебиваются, а в фасовке – модернизации никакой, все вручную, всем дышим. Вот начальство и стращает: «на удобрения пойдешь». Каторга такая, наш рудник. Совсем не то, что у них, на Рублевке.
Мне стало грустно и стыдно. Что я мог ответить? Как я и предчувствовал с самого начала, работникам на заводе жилось несладко. Наверное, их единственным защитником и был этот организованный силами таких же работяг профсоюз, против которого один мой знакомый эксперт собирался обратить научную мощь всей современной лингвистики. Я собирался еще расспросить о независимом профсоюзе, но в этот момент в коридоре возникло оживление. Сначала с лестницы раздались какие-то звуки, как будто заработала газонокосилка или в микроволновке начал лопаться попкорн, что-то жахнуло, кто-то как будто упал с жалобным стоном, после чего лестницу и коридор заполнил чей-то грозный начальственный крик: