– Ты думаешь, легко будет продать картину? – спросил Тайгер, когда они выехали на загородное шоссе.
– Еще бы! – усмехнулся Доксвель. – О ней никто не будет заявлять. Она была украдена у Палозо пару лет назад и продана Нильсену. Тот давно хотел ее иметь.
– Ты уверен в этом?
– Еще бы мне не быть уверенным, – засмеялся Доксвель. – Украл-то ведь ее я, и продал тоже я.
Тайгер только покачал головой.
Тайгер поднялся с дивана, сцепив руки, хрустнул костяшками пальцев и посмотрел в последний раз на картину. В последний, потому что Доксвель наконец-то решил ее продать. Тайгер жил у него уже месяц. Большее время он проводил валяясь на диване, впав в какое-то затяжное оцепенение, и днями разглядывал картину, висевшую на стене. Когда отпала забота о крове и пропитании, его вдруг придавило чувство своей никчемности, ненужности в этом мире. Временами казалось, что лучше бы он остался на острове в тесном пространстве между обветшалых стен заводика. Там, по крайней мере, он бы находился среди себе подобных. Да, лучше бы он остался там. Оказавшись один на один с окружающей действительностью, Тайгер вдруг обнаружил, что она чужда ему, и такой, какая она есть, он никогда ее не примет. Даже если действительность станет благосклонна к нему.
Тайгер посмотрел, как Доксвель снимает картину, и перевел взгляд в окно, продолжая думать о том, что в его побеге не было никакого смысла. Он не смог ничем помочь не только тем, кто остался на острове, но и даже себе.
Пару раз Тайгер отправлял анонимные письма в Конгресс и самому президенту, но похоже, что они не дошли. Привлечь к делу журналистов – была у него и такая мысль, – но что-то воздерживало его от этого шага. Он опасался, как бы от этого не вышло больше вреда, чем пользы.
Запаковывая картину, Доксвель как-то странно посматривал на Тайгера.
– Джин, тут такое дело…
Так, видно, пора собирать вещички, подумал Тайгер.
– Ладно, Энди, не объясняй, я все понял, я и так у тебя зажился.
– Что ты, Джин! – Доксвель замельтешил руками. – Я совсем не о том, – он шмыгнул носом и достал носовой платок. – Понимаешь, уникальный случай. Года полтора назад, когда я еще работал в фирме, мне пришлось менять сигнализацию у одного толстосума. Так вот, на днях от него ушла молодая жена. Он по такому случаю слег и находится в клинике. Делами пока ведает сынок, как видно, порядочный скряга. Обслугу везде распустил, у них помимо виллы еще дом в Даунтауне и, кроме того, загородный дом. Экономит, значит. Я уже пару дней глаз с виллы не свожу. Один старик привратник и больше ни души. Раз в день подъезжает фургон из магазина собачьих деликатесов. Да еще я раз видел у ворот «феррари» – спортивный вариант, а в ней четверых молодцов. Но в дом они не заходили. Взять там есть что, и расположение комнат я прекрасно помню. Привратника свяжем…
– Я готов! – прервал его Тайгер.
Доксвель даже растерялся:
– Я, ты… я думал, тебя придется уговаривать, а ты… Случилось что?
– Нет, ничего, просто скука.
– Может, выпьешь? – Доксвель открыл бар, немного постоял возле него в раздумье и достал бутылку мадеры.
Тайгер отказался.
– Ну, как знаешь, – Доксвель налил себе вина в пузатый бокал. – На свете только две вещи могут примирить человека с действительностью. Это искусство и алкоголь. Первое оказалось бессильным, – Доксвель кивнул на картину и приложился к бокалу. – От второго ты добровольно отказываешься, – Доксвель пожал плечами, допил вино и налил еще. – Странный ты тип, Джин. Живешь у меня целый месяц, а я и знаю о тебе только то, что ты откликаешься на имя Джин. Может быть, ты вовсе и не Джин?
– Может, и не Джин, – произнес Тайгер, глядя сквозь Доксвеля.
– Тебя не привлекает живопись? – поспешил переменить тему Доксвель. – Я часами могу смотреть на эту картину. Неужели ты ничего в ней не видишь?
– Вижу, – немного помедлив, произнес Тайгер. – Этот мир совсем другой. В нем есть ярость, есть чувства.
– Да, он другой, – произнес Доксвель, подходя к картине. – И немудрено. Картина написана восемьдесят лет назад. Ну что же, – Доксвель сделал глоток из бокала, – у тебя хороший глаз… и вкус, если это тебя утешит. Ладно, я еще понаблюдаю пару дней за виллой, а потом начнем.
Улица была тихой, узкой. Прямой линией она спускалась с покатого холма к океану. Другой ее конец упирался в небольшую овальную площадь. На небольшой скорости они миновали вершину холма и остановились на спуске.