Чудо произошло в тот же день. Виола впервые запела. Причем сразу сильным и совсем не детским голосом. Эмме я не сразу показал этот портрет. Она продолжала настаивать на своем изображении с сыном, но я смело говорил ей, что боюсь. Но ведь безбоязненно написал портрет Виолы? Верно. Но делал я это неосознанно – даже не планировал рисовать её. Сара тоже просила меня каждый день, но о другом. Я уже хотел согласиться с ней, но увидел страшный сон, в котором Эмма и младенец горели в пожаре. Помню, в каком ужасе проснулся и долго не мог заснуть.
Увы, кошмары стали такими частыми, что я бросил живопись. И сны прекратились. Я сказал Саре, что мне надо изменить жизнь. Хотя бы на какое-то время. Нашел работу в магазине канцелярских товаров и материалов для живописи. Там я проработал много лет, пока «испанка» не свалила меня. Конечно, настал день, когда Эмма узнала о Саре. Разразился страшный скандал. Но ничего изменить она уже не могла. Мы просто отдалились друг от друга. Нас связывала только Виола.
Итак, у меня двое детей от разных женщин. Оба талантливы. Виола поет, Вилли рисует. Я виноват перед сыном, что не воспитывал его. Сейчас жалею, что так и не смог уйти от Эммы С Сарой мы иногда встречались. Я по мере сил помогал ей и сыну. Она по-прежнему для меня самая желанная женщина.
Глава 21
Я закрыл тетрадь и понял, как похоже складываются наши с отцом жизни. Меня в дрожь бросило от совпадений. Правда, из жутких неудач у меня только Сумрак. Слава Богу, что я не угробил никого из людей, а ведь хотел написать портрет мамы. Интересно, каким получился бы Такер? Чудовищем, которое убивает других или несчастным существом, которое убиваю я? Хорошо, что не успел его написать. Повезло.
Я настроился на свой самый главный портрет. Сомнения ушли, осталось лишь нетерпение. Пора! Я взял кисть. Дыхание участилось. Кончики пальцев кололи десятки тонких иголок. Я закрыл глаза и прислушался. Пора-пора. Сейчас-сейчас! Главное – услышать мелодию. Но о ней лучше не думать, не ждать её. Просто писать. Лёгкими мазками обозначил стол. За ним сижу я в кандалах с разорванной цепью. Досконально изучил их за время заточения: исцарапанный, местами ржавый, металл, похожий на зубы крокодила. Сравнение с крокодилом увлекло меня, и я рисовал машинально, не думая о портрете.
И тут зазвучала знакомая мелодия. Она становилась с каждым мгновением всё отчётливее и громче. Казалось, что не я рисую, а музыка водит моей рукой, словно ноты за нотой превращаются в мазки. Чувства мои обострились. Я видел как никогда – мельчайшие нюансы цветовых переходов. Cлышал гитару, фортепиано, флейту и фагот. Пахло осенним дождём. Пол, казалось, покрылся мокрыми опавшими листьями. Шум дождя усиливался. Он лился на меня, унося в теплом потоке. Капля щекотно скользнула по лицу и зависла на кончике носа Я смахнул её. Цепи с грохотом упали на пол – стало легче двигать ногами. Свобода близка! Господи, ты услышал мои молитвы!
Мелодия стихала, но не умолкала. Значит, портрет ещё не закончен. Я рисовал, полностью отдавшись музыке не думая о построении лица, о передаче света и тени. Мелодия вела за собой и командовала. Сколько я ещё писал – не знаю. Как обычно, закончив картину, я свалился без сил и заснул.
Сон вернул мне силы. Я встал с матраса. Кандалы с разорванной неведомой силой цепью, лежали под столом. Свободен! Я подбежал к портрету и замер. С холста смотрел вовсе не я.
На темном фоне ярко выделялся молодой светловолосый незнакомец в моей одежде.– Не старше двадцати. Я рассмотрел прядь своих волос. Привык, что они жирные и невзрачные. Но теперь… светло-пшеничные и чистые. Мелькнула мысль, что волосы теперь моя гордость. Я убрал прядь за ухо и продолжил рассматривать незнакомца. Кожа чистая – никаких угрей. Я рассматривал того, кого нарисовал. Ироничная улыбка на губах и задорные голубые глаза делали лицо особенным, привлекали взгляд. Незнакомец словно говорил: "Привет, Вилли! Теперь ты такой. Привыкай. Скажи прощай серому "крысенышу". Так ты себя раньше называл?".
Я ощупал своё лицо. Несомненно, черты изменились. Но я же думал только о побеге, когда писал. Разве я мечтал измениться? Неведомая сила, зная тайные желания, заставила меня изменить самого себя. Я будто заново родился и могу начать новую жизнь. Аккуратно снял холст с подрамника, свернул его, начал собирать краски и кисти, но вдруг застыл. В голове пульсировала мысль: “Ничего из этого мне не нужно. Я никогда больше не буду рисовать”.