Мне достались три совершенно разных дома и растущие рядом вязы. Я любовался фасадами и, странно, но сравнивал их с карманными часами. Вместо шестеренок – окна, украшенные растительным орнаментом, а маленькие балконы – золотая цепочка. Двухэтажное здание слева выделялось жёлтой штукатуркой. Местами она потемнела, но выглядела по-прежнему нарядно, оттеняя роскошную белую лепнину. Мясной магазин на первом этаже оживлял пейзаж незримым присутствием людей. Двухэтажный особнячок в центре, пусть и не кичился пышностью отделки, сочетанием коричневого и охры гармонировал, казалось, с самой осенью. Третий же дом портил всю красоту – серая, полуразрушенная постройка. Я сравнил его с песочными часами. Только песка в них осталось мало. Трагически мало. «Напишу развалину последней», – подумал я.
Привычными движениями я выдавил краски на палитру, огляделся и невольно задумался. У каждого художника есть любимые цвета. Они словно кочуют из картины в картину. Глядя на палитру и на осенний Лондон, я понял, что мои как раз из осенней гаммы. Кадмий желтый, охра, сиена, умбра, марс коричневый. Как я их люблю! Мягкие, теплые, отлично смешиваются со множеством других красок. Как говорит Бернадетти, “хороши в замесе”. Впрочем, не обойтись без ультрамарина и белил. Без них небо не напишешь. На осеннем пейзаже нельзя без теплоты красного и оранжевого. А холодные зеленый и фиолетовый – просто обязательны. Краски на палитру я наношу в определенной последовательности, как учил Бернадетти. И вот ведь какая штука: они будоражат мое воображение, шепчут, что вот-вот начнется волшебство.
Осень глубоко обосновалась в моей голове вместе с пожелтевшими листьями вязов, еще живыми, с красными и зелеными прожилками. Зашумели листья под ногами прохожего. Шуршание – это звук осени? Нет, осень тиха. Это люди шуршат опавшими листьями. Звук дождя! Вот настоящий звук осени.
В тот день дождь был совсем некстати. Мы же рисовали на открытом воздухе. Тучи подбирались всё ближе. Мы то и дело поглядывали на них с опаской. Мастер торопил. Я писал быстро, насколько мог.
И тут пришла мысль упростить композицию. Я вспомнил слова учителя, что порой логично изменить что-то в угоду красоте картины, и оставил на холсте только два здания. Добавил продавца, суетящегося за витриной магазина и опавших листьев на земле. Сами же деревья выписал реалистично. Хотел бы в мелких подробностях, но времени не хватало.
«Вот бы изобразить листья, чтобы все услышали их шуршание! Этот грустный осенний звук», – фантазировал я. Пока такого мне не удавалось. Зато дымка вокруг крон явно оживила пейзаж. Почудилось, что картина рассказывает о сегодняшней погоде, о том, что скоро пойдет дождь.
И дождь пошел! По команде мистера Бернадетти мы собрали мольберты, свернули холсты и помчались в мастерскую. Переведя дух, мы расставили работы, и мастер осмотрел их. Как всегда, он строго и рассудительно оценил наши творения, указывая на недочёты.
Я нервно чесал лоб, опасаясь, что учитель примет “улучшения” композиции за ошибки. Но Мастер, напротив, похвалил меня, сделав несколько замечаний по цвету – посоветовал к теплой гамме в листьях добавить совсем немного холодных акцентов. Сердце перестало колотиться бешено, будто я милю пробежал. У меня всегда так, когда волнуюсь. Ненарисованную развалюху так никто и не заметил.
После занятий я натёр пол в мастерской, помог мистеру Бернадетти натянуть холсты на подрамники и разобрать краски и кисти. Мне хотелось увидеть Мэри, но она так и не появилась. Я шёл домой и мечтал написать по памяти её портрет. Но после уборки жилища сил хватило только на скудный ужин и короткий разговор со Спайди. Перед сном я немного почитал, в десять лёг в кровать и проспал до семи утра.
Глава 6
– Доброе утро, Спайди! – радостно крикнул я. – Что-то необычное со мной происходит. Больше нет ночных кошмаров! Понимаешь? Эх, не слышу я тебя… Всё молчишь.
День начался хорошо. Но ещё на подходе к мастерской я услышал гул оживлённых голосов и по обрывкам фраз понял, что учитель и ребята обсуждают пожар на соседней улице. Неведомая сила развернула меня и заставила бежать к месту вчерашнего пленэра.
Я за три минуты домчался до входа в парк и застыл, глядя на пепелище, дымящееся на месте ненарисованной мной развалюхи. Немного придя в себя, я испугано огляделся, будто люди вокруг могли прочитать мои мысли. Постройки вокруг пожарища не пострадали. Закоптились только. Видно, пожарные не дали распространиться огню. ”Ветхие дома вспыхивают мгновенно. Факт! – рассуждал я. – Но почему именно перед пожаром мне так не хотелось рисовать эту развалюху?”