– Вы отчасти правы, Алексей Николаевич, – согласился Фокин, впервые назвав вольноопределяющегося по имени и отчеству. Отчего тот сразу же загордился… – Жаль торчать в этой дыре, в стороне от больших дел. Телеграфисты сообщили: вчера нами взят Ардаган. Войска Эриванского отряда подошли к Карсу. А мы? Воюем здесь два месяца и продвинулись вперед на пятнадцать верст. Потеряв только убитыми тысячу человек. Глупая война, никому не нужная!
– Почему же ненужная? – возразил Агафонов. – Не будь нас здесь, турки высадились бы около Поти и перерезали Поти-Тифлисскую железную дорогу. А оттуда прямой путь через Сурамский перевал сразу на Тифлис, в тыл нашей армии.
– Подождите, они еще высадятся, – желчно ответил охотник. – Накаркаете, не дай бог! Вы все, господа, неверно меня понимаете. Я не против войны в этих жутких местах. Я против наступательной войны!
Все сразу затихли. И не потому, что в словах поручика была критика действий начальства. В этой палатке не боялись чужих ушей и любили думать самостоятельно. Однако мысль охотника была в высокой степени разумной. И было очень странно, что ее не разделяют генералы…
– Поясню свой тезис, – продолжил Фокин. – Чтобы защитить русское побережье от дессанта[22], не надо атаковать турок в горах! Гораздо умнее вызвать их атаку на себя. Обороняться в этой местности намного проще. Меньше будет людских потерь. Весь театр войны Кобулетского отряда по размерам подобен волости. Даже не уезду, господа, а волости. Лазистанский санджак[23] – это прямоугольник размером примерно сорок пять на тридцать верст. А мы положили тут уже столько жизней! За ради чего?
– План предусматривал в том числе и оборону, – подал голос Колюбакин. – За нашими спинами целых пять оборонительных позиций! Высоты Эскадио перед Озургетами, линия обороны на Гуриамтском хребте, затем на Чахатурском хребте, следующая на Саджавахской ветви, и последняя по течению реки Рион. Эта позиция самая мощная, а с фланга она обеспечивается Потийскими укреплениями.
– Вот там и надо было оставить отряд! – в один голос крикнули Агафонов и Фокин.
– Господа! – воскликнул стрелок. – Вы отказываете нашему генералу в военной жилке. Но он же солдат! Настоящий, проверенный в боях. И, как каждый солдат, он хочет внести свой вклад в победу. Это свойство любого военного человека: желать, чтобы его участие было как можно более весомым!
– Эх, Борис Михайлович, – вздохнул Агафонов. – Вашими бы устами да кизлярку пить… Я тут по должности полкового адъютанта стал меньше бывать в окопах и больше в штабах. И скажу вам одно: в окопах-то лучше. И люди там чище. А штабы хотят орденов и чинов. Как так: их товарищи взяли Ардаган! Надобно и им что-нибудь отхватить!
– Я как раз об этом, – подтвердил Фокин. – В штабе Оклобжио четыре генерала на семнадцать тысяч штыков. Все рвутся в бой. От меня требуют знаете чего? Не поверите! Чтобы я занизил в своих отчетах численность противника!
– Не может быть!
– Увы, господа. Именно так. Я считаю на Цихидзири двадцать тысяч противника, и еще десять на Ципнарских и Кахаберских высотах.
Тут Агафонов повернулся к Алексею и пояснил:
– Это две укрепленные позиции турок на пути к Батуму.
– Простите, Иван Сергеевич, – сказал Лыков. – Я вижу отсюда два гребня системы Цихисдзири: Самеба и Квирике. За ними что, еще два укрепленных рубежа?!
– Даже три. Если верить владетелю Аджарии Шериф-бею. Ваш начальник забыл упомянуть Каялыкскую позицию, которая обрывается прямо в море.
– И… как же мы все их возьмем? – осмелился спросить вольноопределяющийся. – Это же горы. Там черт в свайку играл!
В палатке повисло тягостное молчание. Потом Фокин нехотя пояснил:
– Взять все три позиции невозможно.
– Зачем тогда штурмовать Цихисдзири? Я же вижу, что готовится атака. Ну, положим мы половину отряда и захватим Самеба. Может, даже Квирике оттяпаем сгоряча. А что потом?
– Не знаю, – раздраженно ответил поручик. – Потом нас всех похоронят.
– Валентин Осипович, ты сказал, что оцениваешь силы турок на всех оборонительных рубежах в тридцать тысяч человек. Верно я тебя понял? – вернулся к старой теме Колюбакин.
– Да, – подтвердил Фокин. – Без туземной милиции! Оценка приблизительная. Чтобы уточнить цифры, надо делать глубокую разведку. Я ее как раз обдумываю.
И многозначительно посмотрел на Лыкова. Тот насторожился, но промолчал.
– Глубокая – это как понимать? – спросил Агафонов.
– Ну, почти до Батума. Как минимум до мыса Каялык.
– Ага… Сам пойдешь?
– Вот еще Алексея Николаевича возьму и Голунова с Джаверидзе. Лучшие мои люди.
– Но зачем ты? Пусть сходят без тебя! – резко заявил Колюбакин. Однако начальник охотничьей команды осадил его:
– Ты бы хоть Лыкова постеснялся! Он должен идти на смерть, а я нет?
– Ты командир.
– Именно поэтому и пойду. Люди, которых я назвал, и так через день лазят в тыл к османам. А я руковожу ими отсюда… Но поиск, который необходим, особенный. Он должен осветить глубокий тыл противника. И без офицера охотники не поймут обстановки. Это не пушки на батарее пересчитать! Требуется разведать военный потенциал всего Батумского корпуса. Тылы, обеспечение, состояние дорог, регулярные и милиционные резервы, план обороны, настроение войска… Увидеть все это, проанализировать – и вернуться. Вернуться для того, чтобы отговорить Оклобжио от штурма. И спасти тем тысячи жизней. Теперь понял? Только после такого поиска у меня на руках будут факты. Ради этого стоит и рискнуть собой.
– Тридцать тысяч противника! – воскликнул нижегородец. – И сидят на горах. Как мы с семнадцатью тысячами собираемся атаковать их из долины?
– В том все и дело, – терпеливо пояснил Фокин. – Генерал Засс, например, считает, что я преувеличиваю и что турок там вдвое меньше!
– Сходил бы он сам в поиск! Готов провести его ночью за Кинтриши. Пусть посчитает!
– Эх, Алексей Николаевич… У вас на погонах пока нет и одного басона. У нас же троих хоть и звездочки, но с обер-офицерскими просветами. И наше мнение обычно не спрашивают, когда готовят операцию. Я неделю отстаивал перед Иваном Дмитриевичем[24] необходимость глубокой разведки. Сегодня утром доказал. Так что начинайте готовиться. А турок перед нами действительно очень много. Плюсуйте к ним милицию, и превосходство станет подавляющим.
– Девять тысяч кобулетцев? – скривился Колюбакин. – После того как мы взяли Хуц-Убани, они дезертировали и разошлись по домам. Можешь их вычесть.
Фокин молча полез за своими записями, развернул и показал оппоненту:
– Вот! Тысячу человек собрал Осман-паша Тавдгиридзе, кровник нашего уважаемого вольноопределяющегося Лыкова…
Поручики дружно усмехнулись.
– К ним надо добавить восемьсот чаквцев, столько же мачахальцев, двести пятьдесят черкесов из поселка Цихидзири, почти тысячу лазов Елин-бея Хаджи-оглы. Итого четыре тысячи храбрых людей, каждый из которых отличный боец. А теперь плюсуем те девять тысяч верхних кобулетцев, которые якобы разошлись по домам. Сколько получаем? Тринадцать тысяч одних лишь туземцев! Не намного меньше, чем весь наш отряд.
– Откуда такие данные? – помрачнел Колюбакин.
– Голунов позавчера притащил сумку убитого интенданта. Там лежали сведения по количеству рационов для милиции. Так что цифры верны. А сам турецкий корпус? Среди нашего генералитета принято считать гололобых[25] слабым противником. Мы-де всегда их били, будем бить и дальше…
– А разве не так? – опять полез в спор поручик стрелкового батальона.
– Борис Михайлович изволит шутить, – мрачно ответил командир охотников. – Он и сам прекрасно знает, что турки стали сильнее. Много сильнее!