Егор Павлович засмеялся.
— Вот мы и дома, Михалыч!
Затянутый ремнем в рюмочку высокий солдат козырнул и, путаясь в длинных полах новой шинели, подошел к шлагбауму, поплыла вверх черно-белая перекладина…
— Приехал, Егор Павлыч?
— Порядок!
«Виллис» поднырнул под шлагбаум, прибавил скорость и покатил по шоссейной дороге — уплывали по сторонам назад каменные дома деревни. Непривычно для Маркова было видеть множество офицеров, шагающих вдоль домов, кое-где у крыльца или ворот стояли часовые в шинелях — новые были шинели, и это почему-то расстроило Маркова. «Армия… да, штаб армии… Мне страшно… Я боюсь, боюсь ведь Никишова…» — думал Марков, рассматривая людей в шинелях, в зеленых куртках с начищенными пуговицами, а то и просто в кителях и гимнастерках. Давно уже не видел Марков таких спокойных людей…
Слева от шоссе, у водоразборной чугунной колонки, два солдата в зеленых телогрейках мыли сапоги. На короткий рычаг колонки нажимал кряжистый, низенький майор в распахнутой шинели, его шапка была ухарски сдвинута на левое ухо. Марков усмехнулся. «Армия… штарм-семь… Майор солдатам воду льет… А мне Мишка Бегма… нет, сегодня Банушкин из котелочка поливал. Черт бы драл этого Егора Павловича, вытащил меня сюда… Странно как-то, я ведь давно не вспоминал о соседе Сурине, он воевал, а я еще только в училище собирался. И вот он читает эту заметку в газете, где Стефан Лилиен расписал, как я вытащил из полыньи Мишку… Рискуя жизнью, офицер… черт бы тебя драл, Стефан! И — всё, качу вот на «виллисе», а ребята на огневой. Ребята, наверное, сейчас блины наладили. Банушкин, наверное, про сорок первый год страсти рассказывает, как он из окружения выбирался три месяца. Мишка в своем мешке порядок наводит… А я вот сейчас…»
Марков удивился: машина резко свернула влево, развернулась и покатилась к колонке, где два солдата мыли сапоги.
— Рокоссовский! — сказал Егор Павлович. — Видать, с передовой вернулись с командармом нашим…
Он тормознул так, что Марков чуть не стукнулся лбом о переднее стекло, выскочил из машины с удивившей Маркова легкостью, захлопнул наотмашь дверцу и торопливо зашагал к колонке.
Марков смотрел на Рокоссовского. Красивый маршал… А этот, значит, и есть Никишов. Молодой какой…
— Товарищ маршал! — голос у Егора Павловича был почему-то веселый. — Разрешите обратиться к товарищу генералу?
Рокоссовский вытер ладони о полу телогрейки, сказал с легкой картавинкой:
— Сергей Васильевич, еще не прогнал этого разбойника?
— Несу свой крест, несу, — сказал, засмеявшись, Никишов, повернул загорелое, худое лицо в сторону «виллиса», достал из кармана зеленых ватных брюк носовой платок, не торопясь вытирал ладони.
— Перестаньте разбойничать, Сурин, — сказал Рокоссовский. — Фронтовую рембазу по миру пустили, армейской вам мало?
— Никак нет, товарищ маршал!
— Что именно — никак нет?
— Два подфарничка у ваших ремонтников получил, товарищ маршал, — весело сказал Егор Павлович. — Не обеднеют, товарищ маршал.
Рокоссовский засмеялся. Голубые глаза, чуть прищурившись, смотрели на Егора Павловича.
— Привезли, вижу, земляка, Сурин?
— Так точно, товарищ маршал!
Рокоссовский глянул на улыбавшегося Никишова.
— Командарм, ты что ж это своего адъютанта так встречаешь? Обидится человек и уедет в свою дивизию.
Марков толкнул дверцу, выскочил на снег… Надо было пройти полтора десятка шагов до маршала и командарма, и Марков понимал, что по тому, как он пройдет эти полтора десятка шагов, маршал и командарм сразу увидят — военный он человек или… Марков чувствовал, как упругой, веселой силой наливаются его ноги, он уже знал, что пройдет эти шаги хорошо, так, как ходил он на плацу училища, нет, надо пройти хорошо, хорошо!
Он чуть склонил вперед корпус, шагнул — и по цоканью подошв своих сапог по брусчатке, чуть припорошенной снегом, понял — все будет хорошо…
Он остановился в пяти шагах перед маршалом.
— Товарищ маршал, разрешите обратиться к товарищу генералу?
Рокоссовский, улыбаясь, глянул на Никишова.
— Строевик?
— Строевик, — сказал Никишов, подошел к Маркову, протянул руку. Он был чем-то похож на Рокоссовского.