— Николай Викторович, я уже понял, что новость важная, — негромко сказал Рокоссовский.
— Виноват, товарищ маршал.
— Докладывайте, Николай Викторович. И сядьте вы, бога ради, удобнее…
Полковник сел на стул подальше, ослабил ноги.
— Приказано, товарищ маршал, передать в распоряжение Третьего Белорусского фронта четыре наши армии… — Лицо полковника было спокойным, но понял Марков: многое бы отдал полковник, чтобы на его месте сейчас был другой.
Рокоссовский закурил. Поискал глазами, куда бросить спичку. Никишов подошел к письменному столу, подвинул мраморную пепельницу.
— Спасибо… — Рокоссовский бросил спичку в пепельницу, поднялся с кресла, подошел к окну, стал смотреть на голые ветви березы, почти касавшиеся стекла.
Колотилась кровь в висках Маркова. Он видел в шести шагах от себя бледное, с едва проступившей седоватой щетинкой на подбородке, лицо маршала — не так молод он, как показалось Маркову при встрече у колонки…
— Надо было ожидать… Припекло генштабистов, — негромко проговорил Рокоссовский, повернулся к полковнику. — Какие именно, Николай Викторович?
— Пятидесятую, Третью, Сорок восьмую и Пятую гвардейскую танковую, товарищ маршал.
Папироска Рокоссовского потухла. Он швырнул ее в форточку.
— Давайте обедать, — сказал он, и полковник сейчас же поднялся, подвинул стул к столу.
— Закусим новость, — сказал Никишов.
Рокоссовский улыбнулся.
— Черт возьми, Николай Викторович, не могли вы явиться на десять минут позже…
— Штабников хлебом не корми, дай только возможность расстроить начальство перед самым обедом. — Усмехнувшись, Никишов подошел к столу. — Не ожидал от вас такого коварства, Николай Викторович.
— Начальство не расстроено, — сказал Рокоссовский. — Этого решения Ставки давно я ждал, делишки-то в Восточной Пруссии не из веселых… После успехов в Белоруссии кое-кто из москвичей начал думать, что немцу крышка, а он еще живой, подлец…
Никишов глянул на Маркова.
— Всеволод, проскочи к Лиде, пусть еще тарелочку для гостя…
— Благодарю, товарищ генерал, — торопливо сказал Ярцев. — Перед отъездом я… Благодарю.
— То-то смотрю — голодные генералы сытого полковника не разумеют, — улыбнулся Никишов.
Рокоссовский неторопливо помешивал серебряной ложкой борщ.
— Красивая вещица… Понимали господа арийцы толк в сытой жизни, мастера, мастера о своем брюхе позаботиться… Позавчера у Павла Ивановича Батова был, рассказывал он, как одного сержанта на комсомольском собрании парни расчехвостили, в вещмешке нашли бронзовую статуэтку нимфы. Шумят: «Голую немецкую стерву на своем горбу гвардейцу таскать — да такого позору в нашем полку не видели!» До слез парня довели…
— Русский солдат никогда барахольщиком не был, слава богу, — сказал Никишов. — Все богатство — чистая рубаха в мешке, для большого боя главный запас.
Рокоссовский глянул на Маркова.
— Жалеете о своем взводе, Марков?
— Так точно, товарищ маршал.
— Все бывает в нашей солдатской жизни… В середине ноября прошлого года Сталин мне звонит: собирайтесь принять командование Вторым Белорусским, на ваше место приедет маршал Жуков… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! За что, говорю, такая немилость, с главного направления — на второстепенное? Ну, Сталин, разумеется, толковал что-то такое о замечательном полководце Косте Рокоссовском… А все-таки, если не кривить душой, обидно было… А теперь — половину армий фронта у нас оттяпали. Так что, Марков, мы с вами в одинаковом положении: вам жаль взвода, а мне четырех армий — Рокоссовский улыбнулся, отодвинул тарелку.
— Константин Константинович… может, целесообразно товарищу Сталину позвонить? — сказал Никишов.
— Решение Ставки — единственно верное, Сергей Васильевич. Только запоздалое. Надо было еще осенью усилить Третий Белорусский, смять к чертовой бабушке Восточную Пруссию превосходящими силами. На благородном языке учебников стратегии это означает простое понятие — недооценка сил противника… А мне докладывают сведения, в достоверности которых сомневаться не приходится. Их добывают разведчики, что действуют в немецких мундирах, понимаешь?.. Мне начальник разведуправления особо подчеркнул, что сведения поступают из абсолютно надежного источника, в перепроверке не нуждаются… Всем хороши победы, только иногда от них голова кое у кого начинает кружиться, а война этого не любит, война есть война… Ну, хорошо. Идем на свежий воздух, Сергей Васильевич, подышим. Кашу-размазню уж в другой раз отведаю…
— Константин Константинович, кушайте, — сказал Никишов.