Лось шагнул передними ногами на взгорок; огромная бородатая голова его с развесистыми тяжелыми рогами (один отросток косо сколот) теперь возвышалась над жиденькой молочной пеленой тумана, зависшей тут, в низине. Ноздри вожака раздувались, глаза вглядывались вперед, на дорогу, кровь упругими толчками пульсировала. Забыв о страхе и о стаде, лось будто хотел сейчас понять одно — что разыгралось там, на бетонной ленте, на возвышении, всего в каких-то пятидесяти метрах? Глаза вожака наконец различили: чудище перекосилось, точно подраненное (вожак видел однажды молодого лося, задетого пулей в заднюю ногу, он волочил ее, двигался боком, с перекосом); высокие черные круги чудища сползли с гребня по откосу...
И снова лось в беспокойстве потянул холодный воздух и лишь сейчас в знакомых запахах — земли, лесной прели и в чужеродных — железа и бензиновой гари — ощутил отдаленно, чуть слышно запах тот, что вызвал это беспокойство: такой запах исходил от тех людей, какие гнали его, вожака, попавшего в то огненное паутинное кольцо... Да, да, это тот запах, он яснее теперь чуял его ноздрями: один из тех людей, кажется, лежал теперь тут.
Новый гул, нарастая, приблизился. Из-за поворота насыпи выбежали разом два, тоже на колесах, юрких существа, из них выскочили люди, кинулись к тому, что лежал на земле, на крутом скосе. Голоса, отрывистые и непонятные, коснулись слуха вожака, тревожа и опять вызывая страх, — в светлеющем рассвете все было сейчас отчетливее.
Люди подняли того человека, понесли осторожно; в волне запахов, острых, щекотных, вожаку почудился сырой дух крови, он молотом ударил по всем нервам вожака, и, точно от этого удара, лось перекинулся, рванулся мимо стада, уже тоже бросившегося прочь отсюда. Треск ломаемых сучьев, кустов, тяжелое дыхание катилось по Змеиной балке.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
1
Двое суток, пока Метельников не приходил в себя в гарнизонном госпитале, в Егоровске, Фурашов испытывал отвратительное состояние, будто сам был виноват в случившемся с солдатом, и не находил себе места. Перед глазами стояло то, что видел, что запечатлелось во время посещения госпиталя: истончившееся, безжизненное лицо Метельникова, сиплое и частое дыхание. Жутко и непривычно было слышать, как воздух при дыхании у Метельникова выходил не только через рот, но свистел где-то в боку, через марлевую повязку, — там, под марлей, хирург сделал «окно», удалив раздробленные ребра.
Да, это было уже после операции. Фурашов с Мореновым тогда с места происшествия, не заезжая в часть, приехали в госпиталь, их даже не допустили к солдату, и увидели они все, когда Метельникова провозили из операционной. Уезжая из Егоровска, Моренов спросил: «А жене-то как, Варе?» — «Надо немедленно сообщить», — только и сказал Фурашов. А потом всю дорогу до части оба не обмолвились не единым словом.
Фурашов в эти дни дольше задерживался на. объекте, переезжая с «пасеки» на «луг» и обратно, допоздна сидел в кабинете, выслушивал доклады, читал бумаги — всевозможные распоряжения и указания, домой являлся только ко сну, с тем чтобы утром рано подняться и до развода подразделений на занятия — опять в казармы, по городку, в солдатскую столовую. Кто мог предположить, что такое произойдет с осью? Что за пять минут до того случая спустит скат у замыкающего газика? Откуда, откуда на бетонке гвоздь? И капитан Овчинников опоздает на те пять минут. И потом... Эта случайность, поскользнуться — и под колесо и не успеть увернуться! Жестоки твои удары, судьба!
Мысли эти и свистящее, противоестественное и жуткое дыхание Метельникова являлись Фурашову внезапно, и он сразу выключался из делового разговора, уходил в себя.
На «пасеке» в эти дни установилось относительное затишье: рабочая комиссия уже не заседала, облеты по программе закончились. Результаты тут, на головном объекте, оказались неплохими, и что будет дальше — ограничатся ли этими или испытания продолжат, внесут в них коррективы, — зависело теперь от того, что будет там, в Кара-Суе, где собралась вся Государственная комиссия, туда же умчался полковник Задорогин. Фурашов слышал, там затевается что-то сложное, чего побаивается сам профессор Бутаков, но на чем, говорят, настаивает маршал Янов. Об этом перед своим отъездом сказал Фурашову взволнованный Задорогин, в конце добавил: